|
|
|
|
Gaardhanen og Veirhanen to russiske oversættelser Peter Emanuel, sådan hed han i det danske, kendte Andersens land og sprog indefra og Annas følelse for russisk var førsteklasses. Ingen lærde enkeltpersoner har de sidste hundrede år har formået at gøre det bedre. Det vil jeg påvise ved hjælp af et lille eventyr og lad os først se, hvad oversættere er oppe imod. NB: Denne sidste bemærkning gælder også Anna Ganzen, der under kommunisterne egenhændigt lavede om på den fælles oversættelse fra 1899. Det er denne kommunistiske Ganzen, man finder på nettet og i boghandler derovre mod øst. I kan finde nærmere oplysninger om dette og 67 smagsprøver på den rigtige, tohovede Ganzen her. |
|
|
|
|
|
Gaardhanen
og Veirhanen. Der vare to Haner, een paa Møddingen og een paa Taget, hovmodige begge To; men hvem udrettede meest? Siig os din Mening, - vi beholde vor egen alligevel. Hønsegaarden var ved et Plankeværk skilt fra en anden Gaard, hvori laae en Mødding, og paa den voxte en stor Agurk, der var sig bevidst at være en Mistbænk-Væxt: "Det fødes man til!" sagde det indeni den! "ikke Alle kunne fødes til Agurker, der maa ogsaa være andre levende Arter! Hønsene, Ænderne og hele Nabogaardens Besætning er ogsaa Skabninger. Gaardhanen seer jeg nu op til paa Plankeværket, han er rigtignok af anderledes Betydenhed end Veirhanen, der er sat saa høit og ikke engang kan knirke, end sige gale! han har hverken Høns eller Kyllinger, han tænker kun paa sig selv og sveder Spanskgrønt! nei, Gaardhanen, det er en Hane! see ham gjøre Trit, det er Dands! høre ham gale, det er Musik! hvor han kommer, faaer man at høre hvad en Trompeter er! Om han kom herind, om han aad mig op med Blad og Stilk, om jeg gik op i hans Krop, det var salig Død!" sagde Agurken. Ud paa Natten blev det et frygteligt Veir; Høns, Kyllinger og Hanen med, søgte Ly; Plankeværket mellem Gaardene blæste ned saa det gav et stærkt Rabalder; Tagstenene faldt, men Veirhanen sad fast, den dreiede sig ikke engang, den kunde ikke, og dog var den ung, nystøbt, men sindig og adstadig; den var født gammel, lignede ikke de flagrende Himlens Fugle, Spurve og Svaler, dem foragtede den, "Pipfuglene, ringe af Størrelse og ordinaire!" Duerne vare store, blanke og skinnende, som Perlemor, saae ud som en Slags Veirhane, men de vare tykke og dumme, al deres Tanke gik ud paa at faae Noget i Skrotten, sagde Veirhanen, kjedelige i Omgang vare de. Trækfuglene havde ogsaa gjort Visit, fortalt om fremmede Lande, om Luftcaravaner og frygtelige Røverhistorier med Rovfuglene, det var nyt og interessant, første Gang, men senere vidste Veirhanen at de gjentog sig, at det altid var det Samme og det er kjedeligt! De vare kjedelige og Alt var kjedeligt, Ingen var til Omgang, hver Een var fad og flau. "Verden duer ikke!" sagde den. "Vrøvl det Hele!" Veirhanen var hvad man kalder blaseret, og det havde bestemt gjort ham interessant for Agurken, havde hun vidst det, men hun saae kun op til Gaardhanen og nu var den inde i Gaarden hos hende. Plankeværket var blæst om, men Lyn og Torden var forbi. "Hvad sige I om det Hanegal?" sagde Gaardhanen til Høns og Kyllinger. "Det var noget raat, Elegancen manglede!" Og Høns og Kyllinger traadte ind paa Møddingen, Hanen kom med Ryttertrin. "Havevæxt!" sagde han til Agurken, og i det ene Ord fornam hun hele hans udstrakte Dannelse og glemte at han hakkede i hende og aad hende. "Salig Død!" Og Hønsene kom og Kyllingerne kom og naar den ene løber, saa løber den anden med, og de klukkede og de pippede og de saae paa Hanen, de vare stolte af ham, han var af deres Art. "Kykkeleky!" galede han, "Kyllinger blive strax til store Høns, naar jeg siger det i Verdens Hønsegaard!" Og Høns og Kyllinger klukkede og pippede bag efter! Og Hanen forkyndte en stor Nyhed. "En Hane kan lægge et Æg! og veed I hvad der ligger i det Æg? Der ligger en Basilisk! Synet af den kan Ingen udholde! det veed Menneskene, og nu veed I det med, veed, hvad der boer i mig! veed, hvad jeg er for en allerhønsegaards Karl!" Og saa slog Gaardhanen med Vingerne, reiste Kammen og galede igjen; og det gjøs i alle Hønsene og i alle de smaa Kyllinger, men de vare frygteligt stolte af, at Een af deres var saadan en allerhønsegaards Karl; de klukkede og de pippede, saa at Veirhanen maatte høre det, og han hørte det, men han rørte sig ikke derved. "Vrøvl det Hele!" sagde det indeni Veirhanen. "Gaardhanen lægger aldrig Æg og jeg gider ikke! vilde jeg, kunde jeg nok lægge et Vindæg! men Verden er ikke et Vindæg værd! Vrøvl det Hele! - Nu gider jeg ikke engang sidde!" Og saa knak Veirhanen af, men han slog ikke Gaardhanen ihjel, "skjønt det var det beregnet paa!" sagde Hønsene; og hvad siger Moralen. "Det er dog bedre at gale, end at være blaseret og knække af! |
|
|
|
|
| Gaardhanen
og Veirhanen
er som alle de andre
eventyr "fortalt for børn". Læg mærke hertil, de er skrevet for alle, men fortalt for et tænkt barn. Her er dog det voksne ærinde så vigtigt, at jeg af entydelige "barneord" kun har fundet "pipfugle". Derimod er der adskillige "voksne" hentydninger og underfundigheder: sveder Spanskgrønt, Der ligger en Basilisk, en allerhønsegaards Karl, lægge et Vindæg Og der er i hvert fald fem vendinger, der nok kan give en oversætter grå hår: see ham gjøre Trit, det er Dands osv, faae Noget i Skrotten, Ingen var til Omgang, hver Een var fad og flau, Hvad sige I om det Hanegal? (Hvad mener Andersen egentlig?! Jeg opfatter det som en hentydning til det vindstød, der blæste plankeværket ned.) Hanen kom med Ryttertrin (Hvad er meningen? Jeg har set haner spankulere rundt og er ikke i tvivl. Her kommer en løjtnant med klirrende sporer og kækt opaddrejet overskæg.) Lad os se, hvordan oversætterne gjorde Andersen russisk. |
|
|
|
|
| Ганзены: Дворовый петух и флюгерный
Стояли два петуха — один на навозной куче, другой на крыше, но спесивы были оба одинаково. Кто же из них совершил больше? Ну, кто, по-твоему? Скажи, а мы... останемся при своём мнении. Птичий двор был отделён от другого деревянным забором, а на том дворе была навозная куча, и на ней рос большой огурец, сознававший, что он — растение парниковое. "А таковым нужно родиться! — рассуждал он сам с собою. — Но не всем же родиться огурцами, надо существовать и другим живым породам. Куры, утки и всё население птичьего двора тоже ведь создания Божии. Вот дворовый петух стоит на заборе. Он будет почище флюгерного! Тот хоть и высоко сидит, а даже и скрипеть не может, не то что петь! Нет у него ни кур, ни цыплят, он занят только самим собою и потеет ярь-медянкой! Нет, дворовый петух, вот это так петух! Как выступает! Словно танцует! А как поёт — что твоя музыка! Как начнёт, так узнаешь, что значит настоящий трубач! Да, приди он сюда, проглоти меня целиком — вот была бы блаженная смерть!" Ночью разыгралась непогода. Куры, цыплята и сам петух — все попрятались. Забор повалило ветром; шум, треск. С крыши попадали черепицы, но флюгерный петух усидел. Он даже с места не двигался и уже не вертелся, — он не мог, хоть и был молод, недавно отлит. Флюгерный петух был очень разумен и степенен, он уж так и родился стариком и не имел ничего общего с лёгкими птичками небесными, воробьями и ласточками, которых презирал как "ничтожных вульгарных пискуний". Голуби — те побольше, и перья у них отливают перламутром, так что они даже смахивают на флюгерных петухов, но толсты и глупы ужасно! Только и думают о том, как бы набить себе зобы! Прескучные создания! Перелётные птицы тоже навещали флюгерного петуха и рассказывали ему о чужих странах, о воздушных путешествиях, о разбойничьих нападениях хищных птиц... Это было ново и интересно — в первый раз, но затем пошли повторения одного и того же, а это куда как скучно! Надоели ему и птицы, надоело ему всё на свете. Не стоило ни с кем и связываться, все такие скучные, пошлые! — Свет никуда не годится! — говорил он. — Всё одна ерунда! Флюгерный петух был, что называется, петухом разочарованным и, конечно, очень заинтересовал бы собою огурца, знай тот об этом. Но огурец был занят одним только дворовым петухом, а этот как раз и пожаловал к нему в гости. Забор был повален ветром, но грома и молнии давно прекратились. — А что вы скажете о ночном петушином крике? — спросил у куриц и цыплят дворовый петух. — Грубоват он был, ни малейшего изящества! За петухом взобрались на на навозную кучу и куры с цыплятами; петух двигался в перевалку, как кавалерист.— Садовое растение! — сказал он огурцу, и последний сразу уразумел высокое образование петуха, и даже не заметил, что тот клюёт и поедает его. "Блаженная смерть!" Подбежали куры и цыплята, — куры, ведь, всегда так: куда одна, туда и другая. Они кудахтали, пищали, любовались на петуха и гордились, что он из их породы. — Ку-ка-ре-ку! — закричал он. — Цыплята сейчас сделаются большими курами, если я провозглашу это в мировом курятнике. Куры и цыплята закудахтали и запищали. А петух объявил великую новость: — Петух может снести яйцо! И знаете, что в нём? Василиск! Никто не может выдержать его вида! Люди это знают, а теперь знаете и вы, знаете,что есть во мне, знаете, что я из петухов петух! И дворовый петух захлопал крыльями, поднял гребешок и опять запел. Куриц и цыплят даже озноб прошиб, но как им было лестно, что один из их семейства — петух из петухов. Они кудахтали и пищали, так что даже флюгерному петуху было слышно, но он и не шевельнулся. — Всё ерунда! — говорил он сам себе. — Никогда дворовому петуху не снести яйца, а я — не хочу! А если бы захотел, я бы снёс ветряное яйцо! Но мир не стоит ветряного яйца! Всё ерунда!.. Я и сидеть-то здесь больше не хочу! И флюгерный петух переломился и слетел вниз, но не убил дворового петуха, "хоть и рассчитывал на это", как уверяли куры. Мораль? "Лучше петь петухом, чем разочароваться в жизни и переломиться!" |
Лилиана Лунгина: Дворовый петух и флюгерный
Жили-были два петуха. Один — обыкновенный — день-деньской копался в навозной куче, а другой — флюгер — был приделан к коньку высокой крыши. Ну, как ты думаешь, кто из них был более знаменитым? Впрочем, что бы ты ни сказал, мы-то будем думать по-своему... Между птичником и двором стоял деревянный забор, посерёдке двора была навозная куча, а посерёдке кучи рос огромный огурец, растение, как известно, парниковое, чем к слову сказать, огурец этот весьма кичился. "Парниковым огурцом нужно родиться! — размышлял. — Но, поскольку не всем растениям дано родиться парниковыми, то, естественно, должны существовать и огородные. Вот, к примеру, куры, утки и прочая домашняя птица тоже ведь живут на свете. Или этот петух, что взлетел на забор, он же значительнее флюгера! Тот хоть и забрался вон как высоко, а даже скрипнуть на ветру не может, не то что закукарекать. И нет при нём ни кур, ни цыплят, да и занят он только самим собой, торчит на верхотуре и покрывается от времени зелёной патиной! Куда ему до нашего петуха! Вот это петух так петух! Выступает как пава!! Танцует, да и только!! А поёт! Искусному трубачу так не сыграть! Фанфарный марш! Музыка! Да, захоти он меня склевать целиком — я бы за честь почёл: вот была бы истинно благородная смерть!.." Ночью разразилась такая буря, что петух с курами и цыплята забились в самую глубину курятника. Трах! Ветер повалил забор. Ба-бах! С крыши посыпались черепицы. Но петух-флюгер уцелел. Он даже не скрипнул, не повернулся на диком ветру, сидел как истукан на своём коньке, хоть и был вполне молодым петухом — его ведь совсем недавно вычеканили из меди. Сомнений нет, он был очень умен и солиден, наш петух-флюгер, потому что появился на свет сразу взрослым. Он никогда не был цыплёнком и не имел никакого дело с разными звонкоголосыми пичугами, которых презрительно называл "вульгарными балаболками". Вот голуби — другое дело, те побольше, и перья у них отливают перламутром, они даже напоминают флюгеры с виду. Но они такие жирные и глупые, просто ужас! Одно у них занятие — поплотнее набить свои зобы. Пошлые твари! Правда, перелётные птицы иногда садились на крышу и рассказывали петуху-флюгеру о заморских странах, о дальних перелётах, о пиратских нападениях пернатых разбойников... Поначалу это было ново и любопытно, но вскоре надоело. Нельзя же в самом деле всё время слушать одно и то же! Скучища смертная! В конце концов опостылели ему и перелётные птицы, и вообще всё на свете. Всё суета сует, всё скука и пошлость! — Мир выродился, — частенько повторял петух-флюгер. — Ерунда всегда остаётся ерундой!.. Он был, как говорится, разочарованным петухом -флюгером и, конечно же, привёл бы восторг парниковый огурец, если бы тот познакомился с ним, но у огурца только и света в окошке было, что обыкновенный петух, который, к слову сказать, как раз зашёл его навестить Один поваленный забор напоминал о пролетевшей ночью ужасной буре. — Ну-с, как вам понравилось моё ночное "кукареку"? Перекричал я гром? А? — спросил, шагая вразвалку, как кавалерист, обыкновенный петух у своих кур и цыплят, которые поднимались вслед за ним на навозную кучу. — Что и говорить, хвастун он был, никакой деликатности в разговоре. — Эй ты, овощное растение из семейства тыквенных! — сказал петух огурцу, который так изумился научным познаниям своего кумира, что не почувствовал, что его клюют. "Истинно благородная смерть!" А тут со всех сторон набежали куры, цыплята — куры ведь как овцы, куда одна, туда и другие, —и принялись кудахтать и пищать, восторгаясь обыкновенным петухом и гордясь, что они с ним в родстве. — Ку-ка-ре-ку! — заорал вдруг петух. — Вот я сейчас как закукарекаю на весь мировой птичий двор, и все цыплята тотчас же вырастут в куриц! Какое тут поднялось кудахтанье и писк! А петух вконец расхвастался: — Я даже могу сам снести яйцо! И знаете, кто вылупиться из этого яйца? Василиск! Ни одно живое существо не может вынести его взгляда! Люди издавна рассказывали об этом друг другу, а теперь я рассказал вам, и вы знаете, что сокрыто во мне, потому что я из петухов петух! И он захлопал крыльями, затряс гребешком и закукарекал так, что у всех кур и цыплят зазвенело в ушах и мурашки пробежали по спине. О, как они были горды, что их петух — из петухов петух! Они принялись кудахтать и пищать так громко, что даже петуху-флюгеру стало понятно, о чём идёт внизу разговор, но он даже не пошевелился. "Чушь и ерунда, ерунда и чушь! — говорил он сам себе. — Никогда обыкновенному петуху не снести яйца! А вот лично я и не желаю нести яйца! Мне бы только захотеть, и я враз снёс бы яйцо, начинённое ветром. Но разве весь мир стоит такого яйца! Всё суета сует и всяческая суета! Мне и сидеть-то здесь опротивело!" Крак! Надломился прутик, к которому был приделан петух-флюгер, и он загремел вниз, но не пришиб обыкновенного петуха, хотя и страстно хотел этого. Впрочем, это уже с куриных слов. Мораль? Пожалуйста: "Лучше уж петь петухом, чем, разочаровавшись во всём на свете, надломиться и загреметь вниз". |
|
|
|
|
Det falder i øjnene, at Lungina bruger mest plads. Hun vil gerne forklare Andersen. Tag bare første og sidste afsnit: 31 og 9 ord hos Ganzen, 39 og 15 hos Lungina. Til tider forklarer hun så kraftigt, det bliver forkert: более знаменитым i første afsnit er mere end Andersen siger. Men lad os se, hvordan
oversætterne
har løst de tre voksne underfundigheder: Ganzen: I udtryk et og tre er Ganzens løsning bedre. Tager vi fortsættelsen af tre bliver det meget tydeligt: Ganzen: Jeg påpegede fem svære steder.
Lad os se: Ganzen vinder første og fjerde runde, anden og femte er uafgjort og Lungina går galt i byen ved tredje. Det virker som om ordet "blasert" har voldt begge vanskeligheder. Det er mærkeligt for en god ordbog giver den udmærkede oversættelse: пресыщенный, dvs, stopfodret, overmæt. Men Ganzen oversætter:
Lungina oversætter i samme
spor: I kan finde den danske og russiske prædikers bog side om side her. Lad os finde Andersens pipfugl,
der tilsyneladende også har voldt større besvær end jeg forestillede
mig: Et sted bruger Andersen ordet
"skabning", der for ham hang sammen med ordet "Gud". Det er lidt synd for Liliana Lungina, det her, men hendes få oversættelser fra Andersen er altså ikke særligt gode. Men hun var en personlighed ud over det sædvanlige, formåede at leve barbarvældet igennem uden pletter på sjæl og omdømme. Hun har lavet mange fremragende oversættelser fra fransk, tysk og især svensk. Hun blev for Astrid Lindgren, hvad Ganzens var for Andersen. I hendes oversættelse er de alle: Pippi, Karlsson, Emil osv blevet hvermandseje for russisktalende. |
|
|
|
|
|
Du kan finde en tilsvarende sammenstilling af tre andre eventyr: |
|
|
|
|