|
Den lille pige med svovlstikkerne to russiske oversættelser Peter Emanuel, sådan hed han i det danske, kendte Andersens land og sprog indefra og Annas følelse for russisk var førsteklasses. Ingen lærde enkeltpersoner har de sidste hundrede år har formået at gøre det bedre. Det vil jeg påvise ved hjælp af et lille eventyr og lad os først se, hvad oversættere er oppe imod. NB: Denne sidste bemærkning gælder også Anna Ganzen, der under kommunisterne egenhændigt lavede om på den fælles oversættelse fra 1899. Det er denne kommunistiske Ganzen, man finder på nettet og i boghandler derovre mod øst. I kan finde nærmere oplysninger om dette og 67 smagsprøver på den rigtige, tohovede Ganzen her. |
|
|
|
|
|
Den
lille Pige med
Svovlstikkerne Det var saa grueligt koldt; det sneede og det begyndte at blive mørk Aften; det var ogsaa den sidste Aften i Aaret, Nytaarsaften. I denne Kulde og i dette Mørke gik paa Gaden en lille, fattig Pige med bart Hoved og nøgne Fødder; ja hun havde jo rigtignok havt Tøfler paa, da hun kom hjemme fra; men hvad kunde det hjælpe! det var meget store Tøfler, hendes Moder havde sidst brugt dem, saa store vare de, og dem tabte den Lille, da hun skyndte sig over Gaden, i det to Vogne foer saa grueligt stærkt forbi; den ene Tøffel var ikke at finde og den anden løb en Dreng med; han sagde, at den kunde han bruge til Vugge, naar han selv fik Børn. Der gik nu den lille Pige paa de nøgne smaa Fødder, der vare røde og blaa af Kulde; i et gammelt Forklæde holdt hun en Mængde Svovlstikker og eet Bundt gik hun med i Haanden; Ingen havde den hele Dag kjøbt af hende; Ingen havde givet hende en Skilling; sulten og forfrossen gik hun og saae saa forkuet ud, den lille Stakkel! Sneefnokkene faldt i hendes lange gule Haar, der krøllede saa smukt om Nakken, men den Stads tænkte hun rigtignok ikke paa. Ud fra alle Vinduer skinnede Lysene og saa lugtede der i Gaden saa deiligt af Gaasesteg; det var jo Nytaarsaften, ja det tænkte hun paa. Henne i en Krog mellem to Huse, det ene gik lidt mere frem i Gaden end det andet, der satte hun sig og krøb sammen; de smaa Been havde hun trukket op under sig, men hun frøs endnu mere og hiem turde hun ikke gaae, hun havde jo ingen Svovlstikker solgt, ikke faaet en eneste Skilling, hendes Fader vilde slaae hende og koldt var der ogsaa hjemme, de havde kun Taget lige over dem og der peeb Vinden ind, skjøndt der var stoppet Straa og Klude i de største Sprækker. Hendes smaa Hænder vare næsten ganske døde af Kulde. Ak! en lille Svovlstikke kunde gjøre godt. Turde hun bare trække een ud af Bundtet, stryge den mod Væggen og varme Fingrene. Hun trak een ud, "ritsch!" hvor spruddede den, hvor brændte den! det var en varm, klar Lue, ligesom et lille Lys, da hun holdt Haanden om den; det var et underligt Lys! Den lille Pige syntes hun sad foran en stor Jernkakkelovn med blanke Messingkugler og Messingtromle; Ilden brændte saa velsignet, varmede saa godt! nei, hvad var det! – Den Lille strakte allerede Fødderne ud for ogsaa at varme disse, – da slukkedes Flammen, Kakkelovnen forsvandt, – hun sad med en lille Stump af den udbrændte Svovlstikke i Haanden. En ny blev strøget, den brændte, den lyste, og hvor Skinnet faldt paa Muren, blev denne gjennemsigtig, som et Flor; hun saae lige ind i Stuen, hvor Bordet stod dækket med en skinnende hvid Dug, med fiint Porcellain, og deiligt dampede den stegte Gaas, fyldt med Svedsker og Æbler! og hvad der endnu var prægtigere, Gaasen sprang fra Fadet, vraltede hen af Gulvet med Gaffel og Kniv i Ryggen; lige hen til den fattige Pige kom den; da slukkedes Svovlstikken og der var kun den tykke, kolde Muur at see. Hun tændte en ny. Da sad hun under det deiligste Juletræ; det var endnu større og mere pyntet, end det hun gjennem Glasdøren havde seet hos den rige Kiøbmand, nu sidste Juul; tusinde Lys brændte paa de grønne Grene og brogede Billeder, som de der pynte Boutikvinduerne, saae ned til hende. Den Lille strakte begge Hænder i Veiret – da slukkedes Svovlstikken; de mange Julelys gik høiere og høiere, hun saae de vare nu de klare Stjerner, een af dem faldt og gjorde en lang Ildstribe paa Himlen. "Nu døer der Een!" sagde den Lille, for gamle Mormoer, som var den eneste, der havde været god mod hende, men nu var død, havde sagt: naar en Stjerne falder, gaaer der en Sjæl op til Gud. Hun strøg igjen mod Muren en Svovlstikke, den lyste rundt om, og i Glandsen stod den gamle Mormoer, saa klar, saa skinnende, saa mild og velsignet. "Mormoer!" raabte den Lille, "O tag mig med! jeg veed, Du er borte, naar Svovlstikken gaaer ud; borte ligesom den varme Kakkelovn, den deilige Gaasesteg og det store velsignede Juletræ!" – og hun strøg ihast den hele Rest Svovlstikker, der var i Bundtet, hun vilde ret holde paa Mormoer; og Svovlstikkerne lyste med en saadan Glands, at det var klarere end ved den lyse Dag. Mormoer havde aldrig før været saa smuk, saa stor; hun løftede den lille Pige op paa sin Arm, og de fløi i Glands og Glæde, saa høit, saa høit; og der var ingen Kulde, ingen Hunger, ingen Angst, – de vare hos Gud! Men i Krogen ved Huset sad i den kolde Morgenstund den lille Pige med røde Kinder, med Smiil om Munden – død, frosset ihjel den sidste Aften i det gamle Aar. Nytaarsmorgen gik op over det lille Liig, der sad med Svovlstikkerne, hvoraf et Knippe var næsten brændt. Hun har villet varme sig! sagde man; Ingen vidste, hvad smukt hun havde seet, i hvilken Glands hun med gamle Mormoer var gaaet ind til Nytaars Glæde! |
|
|
|
|
|
Den
lille pige med Svovlstikkerne
er som alle de andre
eventyr "fortalt for børn". Læg mærke hertil, de er også skrevet for voksne, men fortalt for et tænkt barn. Der er først de ord, der yndes af børn: grueligt, rigtignok, lille stakkel, ligesom, underligt, tusinde, endnu. Dernæst de ord, vendinger og ordstillinger, der sættes ind, så sproget virker mundtligt: det var også, hvad kunne det hjælpe, så store var de, der gik nu, og så lugtede, det var jo, ja det tænkte, henne, der satte, og hjem turde, havde jo ingen, en eneste, og koldt var der også, turde hun bare, hvor sprudlede den, hvor brændte den, nej, hvad var, lige hen til den fattige pige kom den, men nu var død, går der en, ville ret holde, så højt, så højt, og der var ingen Endelig er der den formsikre opbygning i ni afsnit, syv lange og to korte: To indledende, det første sluttende med barsk humor. Dernæst eventyrets tre afsnit, med synerne. De to korte afsnit, der gør klar til dødsafsnittet og et afsluttende afsnit, der sprogligt står alene, der hæver sig alvorligt, forklaret, voksent for at tage værdig afsked med et dødt barn. De sidste fem ord er en omskrivning af Mattæus 25, 21. Joh, Andersen vidste, hvad han gjorde, lad os se, hvad oversætterne vidste. |
|
|
|
|
|
Ганзены: Девочка со спичками Морозило, шёл снег, на улице становилось всё темнее и темнее. Это было как раз в вечер под Новый год. В этот-то холод и тьму по улицам пробиралась бедная девочка с непокрытою головой и босая. Она, правда, вышла из дома в туфлях, но куда они годились! Огромные-преогромные! Последнею их носила мать девочки, и они слетели у малютки с ног, когда она перебегала через улицу, испугавшись двух мчавшихся мимо карет. Одной туфли она так и не нашла, другую же подхватил какой-то мальчишка и убежал с ней, говоря, что из неё выйдет отличная колыбель для его детей, когда они у него будут. И вот девочка побрела дальше босая; ножонки её совсем покраснели и посинели от холода. В стареньком передничке у неё лежало несколько пачек серных спичек; одну пачку она держала в руке. За целый день никто не купил у неё ни спички – она не выручила ни гроша. Голодная, иззябшая, шла она всё дальше, дальше... Жалко было и взглянуть на бедняжку! Снежные хлопья падали на её прекрасные, вьющиеся белокурые волосы, но она и не думала об этой красоте. Во всех окнах светились огоньки, по улицам пахло жареными гусями: сегодня ведь был канун Нового года – вот об этом она думала. Наконец она уселась в уголке, за выступом одного дома, съёжилась и поджала под себя ножки, чтобы хоть немножко согреться. Но нет, стало ещё холоднее, а домой она вернуться не смела, ведь она не продала ни одной спички, не выручила ни гроша – отец прибьёт её! Да и не теплее у них дома! Только что крыша над головой, а то ветер так и гуляет по всему жилью, несмотря на то что все щели и дыры тщательно заткнуты соломой и тряпками. Ручонки её совсем окоченели. Ах! Одна крошечная спичка могла бы согреть её! Если бы только она смела взять из пачки хоть одну, чиркнуть ею о стену и погреть пальчики! Наконец она вытащила одну. Чирк! Как она зашипела и загорелась! Пламя было такое теплое, ясное, и, когда девочка прикрыла его от ветра горсточкой, ей показалось, что перед нею горит свечка. Странная это была свечка: девочке чудилось, будто она сидит перед большою железною печкой с блестящими медными ножками и дверцами. Как славно пылал в ней огонь, как тепло стало малютке! Она вытянула было и ножки, но... огонь погас. Печка исчезла, в руках девочки остался лишь обгорелый конец спички. Вот она чиркнула другою; спичка загорелась, пламя её упало прямо на стену, и стена стала вдруг прозрачною, как кисейная. Девочка увидела всю комнату, накрытый белоснежною скатертью и уставленный дорогим фарфором стол, а на нём жареного гуся, начинённого черносливом и яблоками. Что за запах шёл от него! Лучше же всего было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола и, как был, с вилкою и ножом в спине, так и побежал вперевалку прямо к девочке. Тут спичка погасла, и перед девочкой опять стояла одна толстого, холодная стена. Она зажгла ещё спичку и очутилась под великолепнейшею ёлкой, куда больше и наряднее, чем та, которую девочка видела в сочельник, заглянув в окошко дома одного богатого купца. Ёлка горела тысячами огоньков, а из зелени ветвей выглядывали на девочку пёстрые картинки, какие она видывала раньше в окнах магазинов. Малютка протянула к ёлке обе ручонки, но спичка потухла, огоньки стали подниматься всё выше и выше, и она увидала, что это были ясные звёздочки; одна из них вдруг покатилась по небу, оставляя за собою длинный огненный след. – Вот кто-то умирает! – сказала малютка. Покойная бабушка, которая одна в целом свете любила девочку, говорила ей: "Падает звёздочка – чья-нибудь душа идёт к Богу". Девочка чиркнула об стену новою спичкой; яркий свет озарил пространство, и перед малюткой стояла вся окружённая сиянием, такая ясная, блестящая, и в то же время такая кроткая и ласковая её бабушка. – Бабушка! – вскричала малютка. – Возьми меня с собой! Я знаю, что ты уйдёшь, как только погаснет спичка, уйдёшь, как тёплая печка, чудесный жареный гусь и большая, славная ёлка! И она поспешно чиркнула всеми оставшимися спичками, которые были у неё в руках, – так ей хотелось удержать бабушку. И спички вспыхнули таким ярким пламенем, что стало светлее, чем днем. Никогда ещё бабушка не была такою красивою, такою величественною! Она взяла девочку на руки, и они полетели вместе в сиянии и в блеске высоко-высоко, туда, где нет ни холода, ни голода, ни страха – к Богу! В холодный утренний час, в углу за домом, по-прежнему сидела девочка с розовыми щёчками и улыбкой на устах, но мёртвая. Она замёрзла в последний вечер старого года; новогоднее солнце осветило маленький труп. Девочка сидела со спичками; одна пачка почти совсем обгорела. – Она хотела погреться, бедняжка! – говорили люди. Но никто и не знал, что она видела, в каком блеске вознеслась вместе с бабушкой к новогодним радостям на небо! |
Юлия
Яхина: Девочка со спичками\ Как холодно было в этот вечер! Шел снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году канун Нового года. В эту холодную и темную пору по улицам брела маленькая нищая девочка с непокрытой головой и босая. Правда, из дому она вышла обутая, но много ли было проку в огромных старых туфлях? Туфли эти прежде носила ее мать вот какие они были большие, и девочка потеряла их сегодня, когда бросилась бежать через дорогу, испугавшись двух карет, которые мчались во весь опор. Одной туфли она так и не нашла, другую утащил какой–то мальчишка, заявив, что из нее выйдет отличная люлька для его будущих ребят. Вот девочка и брела теперь босиком, и ножки ее покраснели и посинели от холода. В кармане ее старенького передника лежало несколько пачек серных спичек, и одну пачку она держала в руке. За весь этот день она не продала ни одной спички, и ей не подали ни гроша. Она брела голодная и продрогшая и так измучилась, бедняжка! Снежинки садились на ее длинные белокурые локоны, красиво рассыпавшиеся по плечам, но она, право же, и не подозревала о том, что они красивы. Изо всех окон лился свет, на улице вкусно пахло жареным гусем ведь был канун Нового года. Вот о чем она думала! Наконец девочка нашла уголок за выступом дома. Тут она села и съежилась, поджав под себя ножки. Но ей стало еще холоднее, а вернуться домой она не смела: ей ведь не удалось продать ни одной спички, она не выручила ни гроша, а она знала, что за это отец прибьет ее; к тому же, думала она, дома тоже холодно; они живут на чердаке, где гуляет ветер, хотя самые большие щели в стенах и заткнуты соломой и тряпками. Ручонки ее совсем закоченели. Ах, как бы их согрел огонек маленькой спички! Если бы только она посмела вытащить спичку, чиркнуть ею о стену и погреть пальцы! Девочка робко вытянула одну спичку и чирк! Как спичка вспыхнула, как ярко она загорелась! Девочка прикрыла ее рукой, и спичка стала гореть ровным светлым пламенем, точно крохотная свечечка. Удивительная свечка! Девочке почудилось, будто она сидит перед большой железной печью с блестящими медными шариками и заслонками. Как славно пылает в ней огонь, каким теплом от него веет! Но что это? Девочка протянула ноги к огню, чтобы погреть их, и вдруг пламя погасло, печка исчезла, а в руке у девочки осталась обгорелая спичка. Она чиркнула еще одной спичкой, спичка загорелась, засветилась, и когда ее отблеск упал на стену, стена стала прозрачной, как кисея. Девочка увидела перед собой комнату, а в пей стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный дорогим фарфором; на столе, распространяя чудесный аромат, стояло блюдо с жареным гусем, начиненным черносливом и яблоками! И всего чудеснее было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола и, как был, с вилкой и ножом в спине, вперевалку заковылял по полу. Он шел прямо к бедной девочке, но спичка погасла, и перед бедняжкой снова встала непроницаемая, холодная, сырая стена. Девочка зажгла еще одну спичку. Теперь она сидела перед роскошной рождественской елкой. Эта елка была гораздо выше и наряднее той, которую девочка увидела в сочельник, подойдя к дому одного богатого купца и заглянув в окно. Тысячи свечей горели на ее зеленых ветках, а разноцветные картинки, какими украшают витрины магазинов, смотрели на девочку. Малютка протянула к ним руки, но спичка погасла. Огоньки стали уходить все выше и выше и вскоре превратились в ясные звездочки. Одна из них покатилась по небу, оставив за собой длинный огненный след. "Кто–то умер", подумала девочка, потому что ее недавно умершая старая бабушка, которая одна во всем мире любила ее, не раз говорила ей: "Когда падет звездочка, чья–то душа отлетает к богу". Девочка снова чиркнула о стену спичкой и, когда все вокруг осветилось, увидела в этом сиянии свою старенькую бабушку, такую тихую и просветленную, такую добрую и ласковую. Бабушка, воскликнула девочка, возьми, возьми меня к себе! Я знаю, что ты уйдешь, когда погаснет спичка, исчезнешь, как теплая печка, как вкусный жареный гусь и чудесная большая елка! И она торопливо чиркнула всеми спичками, оставшимися в пачке, вот как ей хотелось удержать бабушку! И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем. Бабушка при жизни никогда не была такой красивой, такой величавой. Она взяла девочку на руки, и, озаренные светом и радостью, обе они вознеслись высоко–высоко туда, где нет ни голода, ни холода, ни страха, они вознеслись к богу. Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку. Девочка хотела погреться, говорили люди. И никто не знал, какие чудеса она видела, среди какой красоты они вместе с бабушкой встретили Новогоднее Счастье. |
|
|
|
| Begge
oversættelser afviger fra Andersens opbygning. De har henholdsvis 14 og 15 afsnit og I kan selv tænke over, hvor høj grad det mindsker virkningen af Andersens to korte nøgleafsnit. Lad os se, om vi kan finde barneord. Ganzen har: малютка, мальчишка, ножонки, старенький передничёк, бедняжка, ножки, немножко, ручонки, крожечная, пальчики, горсточка, ножки и дверцы, малютка, ножки, тысяча, малютка, ручонки, звёздочки звёздочка, кроткая, славная, щёчки, бедняжка Jahina har noget færre og brugen virker tilfældig: мальчишка, старенький передник, бедняжка, ножки, ручонки, бедняжка, тысяча, звёздочки, звёздочка, щёчки, тельце Endnu tydelige er forskellen når, vi sammenligner brugen af talesprogsvendinger. Ganzen har: дело было, куда они годились, огромные–преогромные, иззябшая, чтобы хоть, но нет, вытянула было, лишь, что за, лучше же всего, куда больше, потухла, увидала, как только, поспешно Jahina har: утащил, люлка Altså ingen vendinger, men to ord, der gør den frække knægt grovere. Derfra er der kun et halvt skridt til "forbedring" af Andersen. Ganzen har: наконец, наконец, вдруг, каменная, в окошко, в блеске, бедняжка, вознеслась, на небо To af disse afvigelser virker fornuftige. I 1894 boede langt de fleste russere i træhuse og man kendte i Rusland ikke til forretninger med glasdøre. Det giver syv unødvendige, men ikke påtrængende tilfælde hos Ganzen, hvoraf de to sandsynligvis hænger sammen med, at de ikke har gennemskuet citatet fra Mattæus. Jahina har en mængde: старые, сегодня, карман, садились, подозревала, наконец, она знала, думала она, живут на чердаке, робко, точно крохотная свечечка, удивительная, и вдруг, чудесный аромат, непроницаемая, сырая, подойдя и заглянув, вскоре превратились, умер, подумала, недавно, не раз, когда, возьми, возьми, к себе, вкусный, ослепительно, вознеслись, нашли, мёртвое тельце, какие чудеса Jahinas oversættelse vrimler med skolemesteragtige tilføjelser, formodentlig i bedste mening, for at folk i det mindste forstår så meget som hun. Et sted er slemt: "умирает!" – сказала" bliver til "умер". – подумала" Sidste afsnit da, det der står sprogligt alene?! Ganzen har set det: утренний час, на устах, маленький труп, вознеслась Jahina ikke. Endelig er der Mattæus 25, 21: Den danske bibel har: "du har været tro mod lidt, jeg vil sætte dig over meget; gå ind til din Herres Glæde." Og den russiske: "в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего". De afgørende ord, der kaster et forsonende skær over den grusomme historie, er "gå ind til glæde" Ingen af oversætterne har set det, men Ganzens er dog langt at foretrække. Jahinas "встретила" har alt for meget nytårsfest over sig. Jeg laver lige Ganzens oversættelse om, så den passer til såvel Andersen som Mattæus: в каком блеске они вместе с бабушкой вошли в новогоднюю радость! |
|
|
|
|
|
Du kan finde en tilsvarende sammenstilling af tre andre eventyr: Hvad man kan hitte paa |
|
|
|
|