| Hvad man kan hitte paa to russiske oversættelser Det vil jeg påvise ved at stille en af deres oversættelser sammen med en ny, men lad os først se, hvad oversættere er oppe imod. NB: Denne sidste bemærkning gælder også Anna Ganzen, der under kommunisterne egenhændigt lavede om på den fælles oversættelse fra 1899. Det er denne kommunistiske Ganzen, man finder på nettet og i boghandler derovre mod øst. I kan finde nærmere oplysninger om dette og 67 smagsprøver på den rigtige, tohovede Ganzen her. |
|
|
|
|
|
Hvad
man kan hitte paa Der var en ung Mand, som studerede til at være Digter, han vilde være det til Paaske, gifte sig og leve af Digteriet, og det er, vidste han, bare at hitte paa, men han kunde ikke hitte paa. Han var født for silde, Alt var taget op før han kom til Verden, Alt var der digtet og skrevet om. "De lykkelige Mennesker der fødtes for tusinde Aar siden!" sagde han. "De kunde sagtens blive udødelige! lykkelig selv Den der fødtes for hundred Aar siden, da var der dog endnu Noget at digte om; nu er Verden digtet ud, hvad skal jeg kunne digte ind!" Han studerede paa det, saa at han blev syg og daarlig, det elendige Menneske; ingen Doctor kunde hjelpe ham, men maaskee den kloge Kone. Hun boede i det lille Huus ved Markledet, som hun lukkede op for Kjøjende og Ridende; hun kunde rigtignok lukke Mere op end Ledet, hun var klogere end Doctoren, der kjører i egen Vogn og betaler Rangskat. "Jeg maa ud til hende!" sagde den unge Mand. Huset, hun boede i, var lille og net, men kjedeligt at see paa; der var ikke et Træ, ikke en Blomst; der stod en Bistade ud for Døren, meget nyttig! der var en lille Kartoffelmark, meget nyttig! og en Grøft med Slaaentjørne, der havde afblomstret og sat Bær, som rempe Munden sammen, naar man smager dem før de have faaet Frost. "Det er livagtig vor poesiløe Tid, jeg her seer!" tænkte den unge Mand, og det var altid en Tanke, et Guldkorn, han fandt ved den kloge Kones Dør. "Skriv det op!" sagde hun; "Smuler ere ogsaa Brød! hvorfor Du kommer her, veed jeg; Du kan ikke hitte paa, og dog vil Du være Digter til Paaske!" "Alt er skrevet op!" sagde han. "Vor Tid er ikke gammel Tid!" "Nei!" sagde Konen; "i gammel Tid bleve de kloge Koner brændte, og Poeterne gik om med slunken Tarm og Hul paa Albuen. Tiden er just god, den er den allerbedste! men Du har ikke rigtig Syn paa Sagen, Du har ikke skærpet Hørelsen og læser nok aldrig dit "Fadervor" om Aftenen. Her er fuldt op i alle Maader til at digte og fortælle om, naar man kan fortælle. Du kan løse det ud af Jordens Væxter og Grøde, øse det op af det rindende og af det stillestaaende Vand, men Du maa forstaae det, forstaae at fange en Solstraale. Prøv nu engang mine Briller, faa mit Hørerør i øret, bed saa til Vorherre og lad være at tænke paa Dig selv!" Det Sidste var nu meget svært, Mere, end en klog Kone kan forlange. Han fik Brillerne og Hørerøret, blev saa stillet midt i Kartoffelmarken; hun gav ham i Haanden en stor Kartoffel; det klang i den; der kom en Sang med Ord, Kartoflernes Historie, interessant, – en Hverdagshistorie i ti Dele, ti Linier vare nok. Og hvad sang Kartoflen? Den sang om sig og sin Familie: Kartoflernes Ankomst til Europa, den Miskjendelse, de havde prøvet og lidt, før de, som nu, stode erkjendte som en større Velsignelse end en Guldklump. "Vi bleve paa kongeligt Bud uddeelte paa Raadhuset i alle Byer; der blev givet Kundgjørelse om vor store Betydning, men man troede ikke paa den, forstod ikke engang at plante os. En gravede et Hul og kastede hele sin Skjeppe Kartofler derned; en Anden stak een Kartoffel her, een der, ned i Jorden og vendtede at den skulde skyde op som et heelt Træ, hvoraf man kunde ryste Kartofler. Der kom ogsaa Væxt, Blomster, vandfyldt Frugt, men det Hele visnede. Ingen tænkte paa hvad der laae paa Bunden, Velsignelsen: Kartoflerne. Ja vi have prøvet og lidt, det vil sige, vore Forfædre, de og vi, det kommer nu ud paa Eet! hvilke Historier!" "Ja, nu kan det være nok!" sagde Konen. "Betragt Slaaentjørnene!" "Vi have ogsaa," sagde Slaaentjørnene, "nær Familie i Kartoflernes Hjemland, højere Nordpaa, end de groede. Der kom Nordmænd fra Norge, de styrede Vest paa gjennem Taage og Storme til et ukjendt Land, hvor de, bag Iis og Snee, fandt Urter og Grønt, Buske med Vinens sortblaae Bær: Slaaentjørne, de frøs til modne Druer, det gjør ogsaa vi. Og Landet fik Navn "Viinland: Grønland: Slaaenland!" "Det er en heel romantisk Fortælling!" sagde den unge Mand. Ja kom nu med!" sagde den kloge Kone og førte ham hen til Bistaden. Han saae ind i den. Hvilket Liv og Røre! Der stode Bier i alle Gange og viftede med Vingerne for at der kunde være sundt Lufttræk i hele den store Fabrik, det var deres Bestilling; nu kom udefra Bier, fødte med Kurve paa Benene, de bragte Blomsterstøv, det blev rystet ud, sondret og lavet til Honning og Vox; de kom, de fløi; Bidronningen vilde ogsaa flyve, men da maae de alle med! det var nu ikke Tiden; flyve vilde hun dog; saa bed de Vingerne af Hendes Majestæt, og saa maatte hun blive. "Stig nu op paa Grøften!" sagde den kloge Kone, "kom og see ud over Landeveien hvor Godtfolk ere at see!" "Det var da en mylrende Mængde!" sagde den unge Mand, "Historie paa Historie! det snurrer og snurrer! det bliver mig ganske broget! jeg gaaer bagover!" "Nei, gaa ligefrem!" sagde Konen, "gaa lige ind i Menneskevrimlen, hav Syn paa den, Øre for den og Hjerte med! saa skal Du snart hitte paa! men før Du gaaer, maa jeg have mine Briller og mit Høre-Rør!" og saa tog hun begge Dele. "Nu seer jeg ikke det Mindste!" sagde den unge Mand, "nu hører jeg ikke meer!" "Ja, saa kan Du ikke blive Digter til Paaske!" sagde den kloge Kone. "Men naar da?" spurgte han. "Hverken til Paaske eller Pintse! Du lærer ikke at hitte paa." "Hvad skal jeg da gjøre for at komme i Levebrød ved Poesien?" "Der kan Du allerede komme til Fastelavn! slaa Poeterne af Tønden! slaa deres Skrifter, det er at slaae dem selv. Lad Dig bare ikke forbløffe; slaa raskvæk, saa faaer Du Boller, hvormed Du kan føde baade Dig og din Kone!" "Hvad man kan hitte paa!" sagde den unge Mand, og saa slog han af Tønde hver anden Poet, da han ikke selv kunde blive Poet. Vi have det fra den kloge Kone, hun veed hvad man kan hitte paa. |
|
|
|
|
|
Dette eventyr hører til Andersens
sidste og er dermed mere
"voksent", både i mening og udformning.
Selvfølgelig er
det "fortalt for børn", så de små
umiddelbart kan
nyde at høre en klog kone tage et
tåbeligt
mandfolk i
skole, men der er adskillige hentydninger og finurlige ordspil, der
går et barn over hovedet. Lad os se nærmere
på
det hele. Lad os finde ord og vendinger, der fortæller for børn: digteriet, hitte på, digte om, - ud, -ind - en forunderlig treenighed, der fryder alle aldre -, studere på det, syg og dårlig, rigtignok, slunken tarm og hul på albuen, læser Fadervor, nu kan det være nok, var nu meget svært, nordmænd fra Norge, det var deres bestilling, så bed de, og så måtte hun blive, mylrende mængde, "gåer bagover!" overfor "gå ligefrem!" - igen et påfund for alle aldre, slå poeterne af tønden - ordene er godt nok for børn, men meningen er meget voksen, lad dig bare ikke forbløffe - igen en voksen mening iklædt ord til børn, så får du boller. De to sidste udtryk hænger sammen med Andersens underfundige brug af påske, pinse og fastelavn, der dels skal vise spirens hastværk, dels lægge op til løbebanen som kritiker. Lad os finde de "voksne" ord og antydninger: Doctoren, der kjører i egen Vogn og betaler Rangskat: Denne doctor er ingen læge, men bare en fin titel. Der var kun skat på blæretitler. en Hverdagshistorie i ti Dele: Et hip til fru Gyllembourgs forfatterskab. slaa Poeterne af Tønden: blive kritiker. lad dig ikke forbløffe: en germanisme, med betydningen: "hold dig ikke tilbage". En fælde for oversættere ligger i "en grøft", der her betyder "et gærde". En anden i Erik den Rødes tur til Vinland, hvor Andersen rører alt til pærevælling: Vinland, Grønland, vindruer, slåen, grønt og sort samt et selvopfundet "Slåenland". Der er forskellige ordspil og underfundigheder: "den kloge kone": klog kvinde eller troldkvinde? "Mere end en klog kone kan forlange." er i sin ironi nok for svær for børn. "Hvad man kan hitte på," er en almindelig fremsættende sætning, men "Hvad man kan hitte på!" er i betydning tæt på udtrykket: "Hvad man dog kan hitte på!" Jo, helt så ligetil er Andersen ikke! Lad os se hvad oversætterne fik med hvordan. |
|
|
|
|
|
Ганзены: Что можно придумать Жил-был молодой человек; он усердно готовился в поэты и хотел стать поэтом уже к Пасхе, потом жениться и зажить творчеством. Это вовсе не трудно; всё дело в том, чтобы придумывать да придумывать, но что именно? То-то вот и есть! Опоздал он родиться! Все сюжеты уже было разобраны до его появления на свет, всё уже было описано, воспето в поэзии. – То-то счастье было тем, что родились тысячу лет тому назад! – сказал он. – Им-то легко было обессмертить себя! Да, счастливы были и те, что явились на свет за сто до нашего времени, и тогда оставалось кое о чём писать. Но теперь всё на свете давно воспето и перепето, о чём же петь мне? И он так усердно ломал себе голову, что наконец захворал, бедняга.. Никакой доктор не мог ему помочь, одна оставалась надежда на знахарку. Она жила в маленьком домике у околицы, которую и должна была отворять для возов и проезжих. Но она годилась кое на что поважнее – умом-то она ведь заткнула бы за пояс любого доктора, что ездит в собственном экипаже и платит государственный налог за чин. – Надо пойти к ней! – решил молодой человек. Жила знахарка в маленьком, чистеньком, но как будто скучном на вид домике: ни деревца вокруг, ни цветочка! Перед дверями только улей – вещь полезная, да картофельное поле – тоже вещь очень полезная, да ещё канава, обросшая кустами терновника. Терновник уже отцвёл и был осыпан ягодами, которые сводят рот, если вздумаешь есть их, прежде чем их хватит морозом. "Точная картина нашего времени, лишённого всякой поэзии!" – подумал молодой человек. Вот уж, значит, он и нашёл у дверей знахарки жемчужное зёрнышко, – у него блеснула идея! – Запиши её! – сказала старуха. – И крошки, ведь, тот же хлеб! Я знаю, зачем ты пришёл! Ты не можешь ничего придумать, а всё-таки хочешь выйти к Пасхе в поэты! – Все сюжеты уже разобраны! – сказал он. – Наше время – не доброе старое время! – Нет! – ответила старуха. – В то время знахарок сжигали, а поэты разгуливали с пустым желудком да с драными локтями. Наше время именно самое лучше время! Но ты не умеешь смотреть на вещи как следует, ты не изощрял своего слуха и мало читал по вечерам "Отче наш!" Есть о чём петь и рассказывать и в наше время, умей только взяться за дело! Черпай мысли откуда хочешь – из трав и злаков земных, из стоячих и текучих и вод! Но для этого, конечно, нужно обладать даром разумения, уметь, как говориться, поймать солнечный луч. На вот, попробуй-ка надеть мои очки, приставь к уху мой слуховой рожок, призови на помощь Господа Бога да перестань думать о самом себе. Последнее-то уж было чересчур трудно; некстати бы такой умной женщине и требовать этого! Молодой человек вооружился очками, слуховым рожком, и знахарка поставила его посреди картофельного поля, вручив ему предварительно большую картофелину. Картофелине издавала звуки. Он прислушался и услышал целую песню о житье-бытье картофелины, "обыкновенная история" в десяти частях. А и десяти строк было бы довольно! Так о чём же пела картофелина? Она пела о самой себе и своей семье, о прибытии первых картофелин в Европу, и о тех испытаниях и мытарствах, через которые они прошли, пока их признали куда большею благодатью для края, нежели золотые самородки. – Нас разослали, согласно королевскому приказу, по всем городским ратушам; всем было объявлено о нашем великом значении, но в него не верили, не знали даже, как обращаться с нами. Кто выкапывал яму и бросал в неё целую меру картофеля зараз, кто рассаживал картофелины там и сям по полю и ждал, что из них вырастут целые дерева, с которых можно будет отряхать картофелины! Ну, вот и вырастала зелень, на ней распускались цветы, потом появлялись водянистые плоды, но затем всё растение увядало, и никому в голову не приходило, что настоящая-то благодать лежит в земле, – самые-то картофелины. Да, много мы перетерпели, вынесли, то есть не мы, а наши предки, но это всё едино! – Вот так история! – сказал молодой человек. – Ну, теперь довольно! – сказала старуха. – Посмотри-ка на терновник! – У нас тоже есть близкая родня на родине картофеля, – заговорил терновник. – но несколько севернее, чем растёт он. Туда явились норманны; они плыли навстречу туманам и бурям и попали в неведомую страну, где под снегом и льдом нашли разные травы, растения и кусты с темно-синими ягодами, похожими на виноград, из которых тоже можно делать вино. То был терновник; его ягоды созревают на морозе, как и мои. И вся страна получила имя "Винной страны", "Зелёной страны" – Гренландии! – Да это целая поэма! – сказал молодой человек. – Да, а теперь иди-ка вот сюда! – сказала старуха и подвела его к улью. Он заглянул туда. Что за жизнь, какое движение! Во всех проходах сидели пчелы и махали крылышками, чтобы проветрить эту огромную фабрику, – это была их обязанность. А в улей всё прибывали новые и новые пчелы, нагруженные провизиею; они приносили на щеточках ножек цветочную пыль, отряхали её, сортировали, – часть шла на мед, часть на воск. Пчелы прилетали и улетали; царица тоже хотела было улететь, но за нею пришлось бы улететь и всем, а не время было, и вот они взяли да откусили её величеству крылышки, – пришлось ей остаться на месте! – Поднимись теперь на насыпь, что возле канавы! – сказала знахарка. Погляди на дорогу и на добрых людей! – Да там их тьма-тьмущая! – воскликнул молодой человек. – Шум, гам! История на истории! Ох, у меня в глазах темнеет! Я кпаду навзничь! – Нет, смело иди вперёд! – сказала старуха. – Иди прямо навстречу жизни, в самую густую толпу, да насторожи и глаза, и уши, и сердце! Тогда живо придумаешь что-нибудь! Но сперва отдай мне мои очки и слуховой рожок, а там и ступай себе! И она взяла у него то и другое. – Теперь я ровно ничего не вижу! – сказал молодой человек. – И ничего не слышу. – Ну, видно, не сделаться тебе поэтом к Пасхе! – сказала знахарка. – А когда же? – спросил он. – Ни к Пасхе, ни к Троице! Тебе никогда ничего не придумать! – Так за что же мне взяться, что делать, если я хочу жить творчеством? – Ну, этого-то ты можешь добиться и к масленице! Засади поэтов в бочку да и колоти по ней! Колоти по их творениям, это всё одно, что колотить их самых! Только не падай духом, колоти хорошенько, и сколотишь себе деньжонки! Хватит на прокорм и тебе, и жене! – Вот что можно придумать! – сказал молодой человек и принялся колотить поэтов одного за другим, – самому-то ему не удалось сделаться поэтом . Мы узнали всё это от знахарки; она-то уж знает, что можно придумать! |
Б. Прозоровская: Чего только не придумывают... Жил-был однаждый молодой человек, который усердно учился, чтобы стать поэтом. Потом он хотел жениться и зажить доходом со своих произведений. Но для того чтобы стать поэтом, нужно что-нибудь придумать новое, – это он знал отлично, а придумывать-то он не умел. Он родился слишком поздно: все было выдумано еще задолго до того, как он родился, все уже было воспето, обо всем уже было написано. – Как счастливы были те, что родились тысячу лет назад! – говорил он. – Им не трудно было заслужить бессмертие! Даже тех, которые жили сто лет назад, можно считать счастливыми: все-таки тогда еще было много такого, о чем можно было писать. Теперь все сюжеты для поэзии исчерпаны, – о чем же я стану писать? Бедняга долго мучился и размышлял об этом; наконец даже похудел и впал в меланхолию. Ни один доктор не был в состоянии помочь ему – оставалось разве обратиться к знахарке. Она жила в маленьком домике у полевого шлагбаума, который должна была поднимать для проезжих. Но она умела и еще кое-что, не только поднимать шлагбаум: она знала больше самого доктора, ездившего в собственном экипаже. – Надо посоветоваться с нею! – сказал молодой человек. Домик, в котором она жила, был очень миленький и опрятный, но без всяких украшений. Перед ним не росло ни одного деревца, ни одного цветка. У дверей находился улей – вещь очень полезная! Далее тянулся маленький огород, засаженный картофелем – также очень полезная вещь, – и овраг, заросший терновником. Терновник уже отцветал и был покрыт ягодами, от которых сводит рот, – эти ягоды можно есть только после того, как их хватит морозом. "Вот живая картина нашего лишенного поэзии века!" – подумал молодой человек. Это была уже мысль, золотое зернышко, найденное им на пороге дома старухи. – Запиши ее! – сказала она. – Крошки хлеба – тот же хлеб! Я знаю, зачем ты пришел сюда: ты не можешь придумать ничего нового, а между тем хочешь стать поэтом! – Обо всем уже написано! – сказал он. – Теперь не то, что в доброе старое время. – Конечно, нет! – сказала старуха. – В старые времена знахарок жгли на кострах, как колдуний, а поэты ходили голодные, с продранными локтями. Наше время куда лучше! Но у тебя нет правильного взгляда на вещи, к тому же ты мало развивал свой слух. А между тем в сюжетах для писателей вовсе нет недостатка. Ты можешь найти их в окружающих растениях и плодах, можешь почерпнуть их из всех текущих и стоячих вод; но, конечно, и для этого нужно умение. Вот попробуй-ка надеть мои очки, приставь к уху мой слуховой рожок и постарайся перестать думать только о самом себе. Не думать о себе, конечно, было очень трудно, – удивительно, как такая умная женщина могла даже потребовать этого. Он взял очки и слуховой рожок и вышел на середину картофельного поля. Старуха дала ему в руку большую картофелину. Ему показалось, что в ней что-то жужжит. Скоро послышалось пение; то была история самой картофелины – очень интересная повесть в десяти частях, хотя ее можно было изложить в десяти строчках. О чем же пела картофелина? Она пела о себе и о своем семействе: о том, как она впервые появилась в Европе, и о том презрении, с которым к ей относились до тех пор, пока не признали ее за дар, более драгоценный, чем слиток золота. – По приказанию короля, – рассказывала она, – нас стали раздавать по всем городам в ратуше, причем старались объяснить всем наше высокое значене; но никто не верил этому, никто не понимал даже, как нас нужно сажать в землю. Один вырыл яму и бросил туда всю свою мерку картофеля, другой натыкал картофелину в землю в разных местах и ждал, чтобы из каждой вырасло целое дерево, с которого можно будет стряхивать плоды. Таким образом, хотя и появлялись цветы и водянистые плоды, но все они погибали без пользы. Никому не приходило в голову порыться в земле и поискать там настоящие плодов. Да, мы много вынесли и выстрадали, то есть не мы, а наши предки, но ведь это одно и то же... – Вот так история! – сказал молодой человек. – Ну, будет с тебя! – сказала старуха. – Теперь обрати внимание на терновник! – У нас также водятся близкие родственники на родине картофеля, только немного поближе к северу, – рассказывал терновник. – Когда-то норманны из Норвегии поплыли к западу, но из-за бури и туманов попали в неизвестную страну, где подо льдом и снегом нашли зеленые кусты с темно-синими ягодами, похожими на виноград: то были ягоды терновника, которые созрели окончательно, их хватило морозом, и они вкусом напоминали виноград. То же самое бывает и с нами, а страна благодаря этому получила название Гренландии – страны зеленая винограда или терновика. – Но ведь это в высшей степени романтическая история! – воскликнул молодой человек. – Да, а теперь поднимись на насыпь, – сказала старуха, – и взгляни на дорогу, ты увидишь там массу людей. – Вот так толпа! – сказал молодой человек. – Да тут историям не будет конца. И все это жужжит и шумит – у меня просто в ушах звенит от них. Я лучше отойду. – Нет, шагай смело вперед! Иди прямо навстречу жизни; пусть твои глаза и уши остаются всегда открытыми, да и сердце также, и тогда ты скоро станешь поэтом. Но прежде чем ты уйдешь отсюда, ты должен вернуть мне мои очки и слуховой рожок. И она отняла у него и то и другое. – Но ведь теперь я опять ничего не вижу! – сказал молодой человек. – Да и не слышу ничего интересного. – Тогда ты не можешь стать поэтом! – сказала ворожея. – Но что же мне делать для того, чтобы зарабатывать хлеб с помощью поэзии? – О, этому-то ты можешь научиться в короткое время! – возразила старуха. – Брани поэтов и их творения, старайся низвергуть из с пьедесталов. Только не робей, руби смело, сплеча, – тогда делаешь много шума, возбудишь общее внимание, и этим ты сумеешь прокормить и себя и женую – Чего только не придумают! – сказал молодой человек и с тех пор принялся бранить и унижать поэтов, так как он сам не мог стать таковым. Мы знаем эту историю от самой знахарки: кому же, как не ей, и знать – чего-чего только не придумают... |
|
|
|
|
Begge oversættelser begynder, som et everntyr nu
engang skal:
"Der var engang", så kan Andersen jo tage den til sig. Det springer i øjnene, at oversættelserne afviger stærkt i størrelse. Hvorfor får vi at se ved at gå dem igennem, og vi begynder med at fortælle for børn. Ganzen har en mængde, spredt ud over hele eventyret: вовсе не, то-то вот, то-то счастье, воспето и перепето, ломал себе голову, захворал, заткнула бы за пояс, ни деревца вокруг, ни цветочка, все-таки хочешь выйти... в поэты, с пустым желудком да с драными локтями, читал по вечерам "Отче наш", умей только взяться за дело, как говориться, на вот, попробуй-ка, чересчур, некстати бы, житье-бытье, куда большею, ну, вот и, ну, теперь довольно, посмотри-ка, родня, да это целая, иди-ка вот сюда, что за, махали крылышками, и вот они взяли да, что возле, ох, как бы не, но сперва отдай, а там и ступай себе, ровно ничего, не сделаться тебе, это все одно, хорошенько, деньжонки, хватит на, она-то уж знает. Prozorovskaja har ganske få og tilfældige, men hendes sidste udtryk nedrnunder er bedre end det tilsvarende hos Ganzen: придумывать-то, ни одного деревца, ни одного цветка, с продранными локтями, куда лучше, вовсе нет, вот попробуй-ка, ну, будет с тебя, немного поближе, норманны из Норвегии. Til gengæld overdynger Prozorovskaja de sagesløse børn med højlærde udtryk: сюжеты для поэзии, впал в меланхолию, не признали ее за дар, более драгоценный - dette for at undgå ordet "velsignelse", jvf nedenfor, это в высшей степени романтическая история, прежде чем ты уйдешь отсюда, ты должен вернуть мне, старайся низвергуть из с пьедесталов, возбудишь общее внимание, сам не мог стать таковым. Lad os kikke på de "voksne" udtryk: Ganzen klarer alle fire svære steder, Prozorovskaja kun germanismen. Gad vist, om hun i virkeligheden har oversat fra tysk?! Lad os se på grøften og pærevællingen: Ganzen oversætter troskyldigt med "kanava" første gang, men anden gang rigtigt med "nasyp", foranlediget af ordene "stige op på". Prozorovskaja har samme toenighed, dog oversætter hun første "grøft" med det helt umulige "ovrag", og jeg føler mig ret sikker på, hun kan mere tysk end dansk. Ganzen udelader i vællingen Andersens selvopfundne "Slåenland", men oversætter så resten uden hævet pegefinger, så folk selv kan finde en mening. Prozorovskaja hæver derimod sin så højt, at hendes tydelige mening bliver klart fejlagtig. Hele historien handler jo som bekendt om Vinland, ikke Grønland, men damen ved ikke sligt. Lad os til sidst se på de afgørende ordspil og underfundigheder: Her har Ganzen det hele rigtigt med, men Prozorovskaja forvrænger alt til uigenkendelighed. Både hvad man kan finde på og den kloge kone, der et sted endda bliver til "vorozheja", dvs spåkone. Hendes titel, "Hvad man dog finder på" og sidste afsnits "hvem andre, hvis ikke hun, kan vide, hvad man dog går og finder på", vender alt på hovedet. Men endnu mere afslørende, er alt det Prozorovskaja, tvungent eller frivilligt, springer over: Væk er alt, der kan lede den klare kommunistiske tanke mod folkets opium: påske, pinse, fastelavn fadervor, bede til vorherre og alle de finurligheder Andersen får med ved brugen af disse udtryk. Hele afsnittet med bistadet springer damen koldblodigt over. Jeg kan ikke se nogen større vanskeligheder i netop det, så vi har nok at gøre med en kommunistisk censor, der var enten dummere, eller mere bange end sædvanligt. Eller begge dele formodentlig. Men i trykken kom Prozorovskajas "undersættelse", min udgave er fra 1971, og desværre for H. C. Andersen er det den og kun den, man finder på det russiske net |
|
|
|
|
Du kan finde en tilsvarende sammenstilling af tre andre eventyr: Den
lille Pige med
Svovlstikkerne |
|
|
|
|