ДОЧЬ МЕНТА
ОГОНЁК: 40-41, октября, 1992 года

Виктор Лыков,
подполковник милиции
Николай Сальников,
полковник милиции

ДОЧЬ МЕНТА

Мы не пугаем читателя — просим задуматься. И попробовать понять: наши дети — добрые и злые, умницы и глупые, стыдливые и бессовестные — плоть от плоти, продолжение нас. Не только сегодняшних — вчерашних, давешних. Тех, кто семь с лишним десятилетий назад принялся остервенело рушить всё, что лежало окрест, — страну, семью, мораль.

Очумело бубня « Весь мир насилья мы разрушим » , прадеды, деды, отцы сегодняшних подростков и оглянуться не успели, как насилие разрушило их самих. До основанья.

Глухими стали сердца, пустыми уши. Ужели кто надеялся, что дети вырастут другими, что от зла родится добро, от безумия — разум, от жестокости — милосердие? Страшный мы счёт себе предъявили... Об этом и наш рассказ.

Её вели на казнь. Вели по улицам родного города такие же, как она, подростки, лишь немного постарше. Ей же было всего пятнадцать. Со стороны глядеть забавно: восемь вполне нормальных, одетых по-современному юнцов (четыре парня и столько же девочек) сопровождают девчонку в мужском демисезонном пальто (в такой-то по-южному тёплый день!). Чуть ли не на ушах держится мужская серая шляпа, лицо почти закрыто стоячим воротником жёлтой кофты. Карнавал? Но какой же карнавал без юмора? Вот одна из девчонок в джинсовой юбке ловко поддала « серой шляпе» коленом под зад: « Танцуй!» « Шляпа» смешно затанцевала. И полетели в её сторону арбузные корки. И озарились юные лица улыбками. И невольно заулыбались прохожие: « Ах, эти выдумщики-ребята!»

Человеком в мужском пальто и серой шляпе была восьмиклассница Аня Баркасова. Знала ли Аня, что этот, по-летнему солнечный, день 22 сентября 1990 года станет последним в её короткой жизни? Определённо не знала. В противном случае могла бы где угодно — в трамвае, в электричке, на улице — закричать, позвать на помощь, словом, защитить себя, спасти свою жизнь. Наверное, и в самом деле она считала, что её увозят на дачу, где поживёт несколько дней, пока не сойдут синяки, ожоги, ссадины — немые свидетельства звериной жестокости её сверстников.
 

АНЯ БАРКАСОВА

Росла болезненной: в семилетнем возрасте была парализована. Из-за болезни отстала в учёбе. Одноклассники подтрунивали над девчонкой, даже оскорбляли её. И не было никакой защиты от обидчиков. Когда училась в 8-м классе, созрело решение бросить школу. Нотации родителей привели к худшему: ушла из дому.

Её поставили на учёт в Инспекции по делам несовершеннолетних (ИДН). Комиссия 15-го августа 1990 г. приняла незаконное решение: за бродяжничество направить Баркасову в приёмник-распределитель . Приёмник естественно, от такого клиента отказался — есть чёткое определение бродяжничества, и плодить бродяг искусственным путём никто не позволит.

— Ах, так? — гневно сверкнул очами уязвлённой инспектор ИДН, мужчина с офицерскими погонами на плечах. — Ну тогда своей властью упеку! И не куда-нибудь, а в кожно-венерологический диспансер.

И упёк. Без каких-либо на то оснований.

В диспансере встретила она знакомую девчонку — вместе тусовались на вокзале — Иру Ляхову, отношения с которой всегда были натянутыми, и подругу Ляховой — Лолу Щёкину.
 

ИРА ЛЯХОВА

В день, когда 15-летнюю Аню вели на казнь, одной из тех, кто её сопровождал, Ире Ляховой, было 17 лет и 3 месяца.

После смерти матери отец забрал 12-летнюю Иру в Кустанайскую область: теперь там у него была вторая жена. Обстановка в новой семье была ужасной: попойки, ругань, драки. Ира не выдержала такого кошмара, собрала деньги на билет, оставила записку, что больше находиться с ними не может, и уехала к дальним родственникам.

В 6-8-м классах училась в школе-интернате, затем поступила в СПТУ текстильной промышленности, работала на фабрике Спецодежда. Через три месяца оставила работу и выехала в большой областной город, о событиях в котором и рассказываем. Без прописки на производство не брали. Приходилось жить у случайных знакомых, людей взрослых.

— За приют, девочка, надо платить, — сказал однажды знакомый, который сам предложил ей пожить в его холостяцкой квартире.

— Но у меня нет денег. Чем же я заплачу? — ответила Ира.

— Как чем? Ты уже зрелая. Посмотри на себя в зеркало: какие формы, какая грудь! Мне от тебя никаких рублей не надо.

Значит, он её не выгонит. Это прекрасно.

— Я разве спорю? Будто я недотрога какая.

Так она стала сожительствовать с взрослым человеком. Сначала с одним, потом с другим...

Когда перед Аней Баркасовой распахнулись двери диспансера, её увидела Ира Ляхова:

— А ты зачем сюда?

— Так я тебе и скажу ! — задиристо ответила Аня. — Значит, нужно.

Баркасова, дочь милиционера, любила создавать ореол таинственности вокруг своей персоны. Однажды, повстречав на перроне Иру, она сказала ей в нарочито ультимативной форме, чтобы та немедленно убиралась с вокзала, иначе за неё возьмутся работники милиции.

— Слушай, — говорила Ляхова своей подруге Лоле Щёкиной, — она же, Анька, — милицейская дочь. Наверняка стукачка. И держат её как подсадную утку . Вот помяни моё слово, её сюда закинули, чтобы о нас разузнать.

— Надо её проучить хорошенько, — отозвалась Щёкина.

Вскоре Аню и Щёкину выписали. А Ляхова из диспансера убежала. На воле все трое встретились и... 20-го сентября пришли на любимый вокзал. Вокзал не только место, где можно чем-нибудь разжиться . Это и место встреч знакомых и друзей.

— Познакомлю тебя с такими ребятами — обалдеешь, — говорила Ира. — Ушли от своих предков, сами себе зарабатывают на пропитание. А главное — ведут вольную жизнь.

— Ну, где твоя компания? — допытывалась Аня, разгуливая по залу ожидания.

— А вот — Гаврилин. Игорёк! — позвала Ляхова рослого симпатичного парня в клетчатой рубашке.

Остановились. Дружески покалякали .

— О! Новенькая, будем знакомы. — Игорь обратил внимание на Баркасову.

— Будем, — в тон ответила Аня, протягивая руку.
 

ИГОРЬ ГАВРИЛИН И ДРУГИЕ

За пять дней до убийства Гаврилин отмечал своё 16-летие.

Родился в рабочей семье. В 1985 году отец развёлся с матерью. Учился Игорь в 7-8-м классах плохо. Да и не хотел. С детства всего боялся: темноты, мороза, молнии. Во дворе боялся сверстников, боялся, что его побьют, отнимут деньги. Если кого били, принимал сторону сильного, считая, что раз бьют, значит, есть за что. Своего мнения не имел.

У пешеходного перехода, ведущего к трамвайным остановкам, к ним подошла целая ватага подростков — 6 человек. Среди них выделялись двое: Валера Кислюк и Юля Шушарина.

Кислюк — самый старший в компании, 17 с половиной лет, уже имел судимость. Невысокий, плотный, с тяжёлым взглядом карих глаз, неулыбчивый. От Кислюка изрядно попахивало спиртным.

Шушарина была ровесницей Баркасовой, однако выглядела солиднее и одевалась лучше. В глаза бросалась модная джинсовая юбка голубого цвета.

— Нашего полку прибыло , — заметив Баркасову, сказал Федя Ткаченко. Алла Колкер и Света Руднева придирчиво оглядели новенькую — простенькое серое платьице определённо не вызывало зависти.

— Что так бедно одета подружка? — спросила Юлька.

— Да уж так, — уклонилась от прямого ответа Аня.

— Алло, старики! — Роман Сахно сложил рупором ладони. — У меня идея; айда ко мне в общагу . Отдохнём от суеты мирской, заночуем.

— Едем! — сказала Юлька, и вся компания направилась к трамвайной
остановке.

— Я что хотела спросить, — Шушарина подсела к Ире Ляховой и Лоле Щёкиной. — Вы знаете эту типшу ? Лёгким кивком головой она показала на сидевшую поодаль Баркасову. — Обрисуйте в двух словах.

— У неё отец —мент , — сказала Ляхова и увидела как у Юльки округлились глаза.

— Да-а-а?

— И сама сексотка , — добавила Щёкина. — Подсадная утка. Мы были в кожно-венерическом, так отец её к нам забросил, чтобы та пронюхала и настучала .

Аня догадывалась, что девчата говорят о ней, уж больно злые взгляды бросала в её сторону Юлька. И чувство возникшей опасности побуждало её уйти.

Когда трамвай дошёл до нужной остановки и все высыпали на бетонированную площадку, Аня приотстала, чтобы затеряться среди прохожих и незаметно повернуть обратно. Остановилась. Нагнув голову, сделала вид, будто хотела что-то подправить на обуви.

— Ты чего, сучка, отстаёшь? От грубого голоса Юльки Аня вздрогнула. — Бежать надумала?

— Что случилось, Юля? — удивился Гаврилин.

— Вот эта стерва, — Юлька пальцем указала на оторопевшую Аню и грязно выругалась, — хочет всех нас, и тебя, Игорь, и тебя, Валера, и тебя, Роман, заложить . Вы знаете, кто у неё отец? А? Ну, думайте, думайте... Мент! Дерьмо собачье! А послушная дочь выполняет его указания.

— Враньё! — вспыхнула Аня. — У меня отец совсем другими делами занят. Он не оперативник .

— Нет, вы послушайте, какая лексика , — иронически заметил Кислюк.

— Старики, — вмешался Сахно, словно разрядить обстановку. — По-моему, настал тот самый момент, когда надо выпить.

Достал из сумки бутылку водки. И тут же, недалеко от общежития, её опустошили. Не пили только Юлька и, естественно, Аня.

Словно предчувствуя недоброе, засобиралась домой Лола Щёкина. Информация она выдала, теперь можно и выключиться из игры. Гаврилин, любезно говоривший в трамвае с Баркасовой, теперь глядел на неё волком, зато с той же любезностью вызвался проводить Лолу.

— Вы, разбойнички, идите, — сказал он, беря под руку Щёкину. — А я подскочу к вам чуть позже.
 

ХОЗЯЕВА — МЫ

Первой удар по лицу нанесла Баркасовой Алла Колкер. Тут же Кислюк ляпнул Аню ногой. Не отстала и Юлька.

Идти в общежитие через входную дверь было рискованно: в столь позднее время — часовые стрелки приближались к 12 ночи — вахтёр не пропустил бы никого. Роман Сахно приставил к стене скамейку. С её помощью можно было легко взобраться на балкон 2-го этажа.

— А ну лезь первой, — Ляхова толкнула Аню плечом, — а то, глядишь , ты и правду дёру дашь .

Видя нежелание Баркасовой становиться на скамейку, Шушарина ударила её по голове.

— Чего дерёшься? — огрызнулась Аня. — Не полезу!

Сахно ударил Баркасову по спине.

— Лезь, хуже будет.

Аня подчинилась. Постепенно вся группа перебралась на балкон.

— Располагайтесь, — сказал Сахно, открыв ключом дверь. — Соседей моих дома не будет. Значит, хозяева — мы!

Едва Баркасова переступила порог этой комнаты, как сильный удар Кислюка ногой в спину опрокинул её. Аня еле встала.

— За что? — спросила сквозь слёзы.

Нет, не дали Ане и рта открыть.

Ирка избивала её как могла: и руками и ногами. Устала и Ляхова. Аж пот на лбу выступил. Присела отдохнуть. Поднялась Алла Колкер, она лежала на кровати и от ранее выпитого окончательно « окосела » . Когда била, то часто, шатаясь, промахивалась и от этого свирепела ещё больше. Устала и Колкер. Упала на диван как подкошенная . И тут же уснула намаявшись.

Теперь за дело взялись мужички. 15-летний Федя Ткаченко спросил мягко:

— Скажи, Аня, только честно: кого ты закладывала?

— Я никого никогда не закладывала! Это выдумки Ляховой и Щёкиной...

Федя не драл горло , как остальные, Федя был воспитанным. Опираясь руками о спинку дивана, он молча нанёс ей несколько ударов ногой в грудь.

Баркасова упала.

Затем Валера Кислюк и тот же Федя Ткаченко полосовали её солдатским ремнём с пряжкой. Валера уморился , а Федя работал и работал, попыхивая сигаретой. Кислюк жалел товарища, мол, отдохни, хватит, а тот впадал в ещё больший раж, его бесило, что Аня лежала без движения. Нет, он заставит её встать. И заставил. Выдернул изо рта сигарету и, словно печать на справку, шлёпнул её горящим концом в тело, в бедро. Да придержал для эффекта.

Отдохнувшая Шушарина решила « сменить пластинку» . Она приказала Баркасовой раздеться.

— Что? Догола? Голос Ани дрогнул. У неё даже не было сил сопротивляться.

— Да! И поживее.

Остальные с интересом следили за стремительными поворотами Юлькиной мысли.

— Так. Мальчики! — обратилась Юлька к сидевшим порознь Кислюку, Сахно, Ткаченко и Гаврилину. — Вы мужчины или только штаны мужские носите?.. Кто желает эту мадам? Не забывайте — бесплатно.

16-летний Гаврилин не заставил себя ждать. Не смутился. За интересным действом на Ромкиной кровати наблюдали все.

— Вторым ты, Роман.

Других она трогать не стала; хоть и была « атаманшей» , но чести таких самолюбивых ребят, как Валера Кислюк или Федя Ткаченко, не задевала, боясь получить сдачи , а значит, и уронить авторитет.

— А теперь, мальчики, — продолжала Юлька, — предлагаю несколько иную форму общения. « Видик » глядели? Воспроизведём .

Шушарина сказала Ане, что ей надлежит сделать. Охотник уже нашёлся: неугомонный Гаврилин. Затем тот же Сахно. А зачем...

— Аня, ты что-нибудь слышала о лесбийской любви? Шушарина в упор смотрела на измученную, побитую Баркасову.

— Нет, не слышала.

— Да притворяется, — мрачно процедила проснувшаяся Колкер.

— Девочки, её надо обучить, — предложила Ляхова.

— Только чур одно: чтобы все наблюдали за этой... самой... вашей любовью, — поставил условие Сахно.

— Ещё чего ! — одёрнула его Шушарина. — Будто мы стыд потеряли. Пойдём, Анечка, со мной в ванную, я тебя научу.

Потом в ванную ходили Колкер и Ляхова. Потом все трое говорили о том, какая неуклюжая Аня, как трудно усваивает уроки.

— Вы меня отпустите? Баркасова умоляюще смотрела на Шушарину, Кислюка, Ткаченко.

— Куда ты пойдёшь, время — два часа ночи, — обозлился Кислюк. — Спать, а уж утром что-нибудь придумаем.

— Только пусть она сначала мне, Игорьку и Роме помоет ноги, — миролюбиво предложила Юлька. — Не могу уснуть, если ноги грязные.

Всем, кто пожелал, Аня вымыла ноги, вытерла их сухим полотенцем, после чего её поместили в соседнюю комнатушку вместе со Светой Рудневой.
 

ЕЁ НАДО ЛИКВИДИРОВАТЬ

Утром 21-го её развязали, заставили стирать бельё. Рубашки, брюки, блузки порядком загрязнились, а тут дешёвая рабочая сила. Хозяин комнаты, сходил в магазин, купил колбасы, масла, хлеба. Ели, пили чай все восемь, а девятая стирала. Юлька, позавтракав, почувствовала творческое вдохновение.

— Рома — обратилась она к Сахно. — Я же просила достать пустую бутылку. Анечка желает посидеть на горлышке бутылки. Не будем ей отказывать в этом удовольствии.

Сахно ответил, что все бутылки сдал. Но у него в шкафу лежит большая сувенирная свеча: сгодится ?..

Потом Ане поставили условие: биться головой о шкаф до тех пор, пока на нём не появиться дырка. Аня билась, но дырка не появлялась. Голова раскалывалась от боли. И как же она обрадовалась, когда увидела спасительные трещинки.

— Видите, лучики появились. Я больше не могу, — говорила она, держась за голову.

Подходили « эксперты» , всматривались в трещины, убеждались в правоте её слов.

— Сейчас ты вот что сделаешь, — не унималась Шушарина. — Будешь ходить по комнате « роботом» и говорить пустое. Только разденься догола. Да живее! Ну что ты, как мёртвая. Разделась? Хорошо. Повторяй за мной: « Я — ёжик, шёл по лесу, упал в яму, очнулся — пошёл дальше».

Всеобщий хохот воодушевлял Юльку на новые забавы. У хозяина комнаты нашлась машинка для стрижки волос. И тут же последовала «инициатива» Шушариной: самолично остригла Аню « под нуль » , а на теменной части головы выстригла крест. Потом выставила на всеобщее обозрение. Гоготали. Хватались за животы от смеха.

Наступило утро 22 сентября. Кислюк пошёл развязывать Баркасову и... ужаснулся её виду. Бледная, в синяках и заструпевших ранах, с пугающе остриженной головой, выдававшей следы побоев, оставленных ребристой бляхой солдатского ремня, Аня походила на живой труп. Она спала тревожным сном и стонала. Некоторые раны ещё кровоточили , правая сторона лица опухла, заплыл глаз, воспалился ожог на бедре. Кислюк понимал, что Баркасовой нужен врач.

От прикосновения его рук Аня проснулась. И сразу за своё.

— Отпустите меня...

Он ужаснулся второй раз — этому неживому, слабому голосу, умоляющей его интонации.

— Отпустите, умоляю...

Отпустить? В таком виде? Да за неё же посадят! Им-то что — Юльке, Федьке? Им нет шестнадцати. Таких прощают. А ему, Кислюку, которому скоро восемнадцать, да ещё судимому, влепят будь здоров ...

Он собрал группу в другой комнате и сказал твёрдо, как и подобает предводителю, что если они отпустят Баркасову, то всех, буквально всех, привлекут к уголовной ответственности. За хулиганство, за истязания, за изнасилование.

— Ничего себе перспектива, — первой опомнилась Колкер.

Гаврилин и Сахно растерянно хлопали глазами. Куда девался бравый вид Шушариной — она словно прикусила язык.

— Валер постой, — пытался возразить Ткаченко.

— Стою, хоть дой , — грубо ответил Кислюк. — У неё, между прочим, ожог первой степени. Кто автор? За такое не прощают.

— А мне за что? — удивилась молчальница Руднева. — Я её пальцем не тронула.

Набросились на Рудневу, загалдели, закричали.

— Отвечать будут все, — подвёл черту Кислюк, бросив косой взгляд в сторону Светланы. — Понятно? Ты же не вступилась за неё? Не отпустила, когда она просила? А скорее нам сообщать. Как это называется?

И Руднева притихла.

— Что же делать? — только теперь « атаманша» Юлька обрела голос.

— Что? Её надо... ликвидировать.
 

МЕСТО КАЗНИ — ПОЛЯНА

— Ликвидировать? — переспросила Юлька после затянувшейся паузы.

— Убить, что ли? — догадалась Руднева.

— Это свежая мысль, — пришёл в себя Гаврилин. И тут же заговорила Юлька, почувствовав, как ловко обошёл её Игорь в поддержании инициативы.

— Конечно, Валера, ты прав. Убьём, зароем, и шито-крыто . Ищи-свищи ! И как это мне самой в голову не пришло?

— Где, в каком месте? — спросил Ткаченко.

Кислюк сказал, что надо ехать за город, в места, которые хорошо знает. Лесистые, глухие. — Ане скажи, что везём её на дачу, к хорошим людям. Там она подлечится, отдохнёт и выйдет на свободу.

— Как же везти — на неё смотреть страшно!

Выручил Сахно:

— Располагаю демисезонным мужским пальто, шарфом и шляпой. Напялим .

— А ты, Светик, — обратилась Ляхова к Рудневой, — не пожалела бы свою жёлтую спортивную кофту. У неё такой воротник, что можно закрыть всё лицо.

Света услужливо сняла кофту.

Привели на место казни — лесную поляну. Сказали: « Надо сделать привал» .

Кислюк, Сахно и Ткаченко направились в расположенное неподалёку село, чтобы раздобыть лопату и верёвку.

— Ты, наверное, есть хочешь? — участливо спросила Юлька сидевшую на земле Аню. — На вот, покушай.

И протянула ей большой красный мухомор, сорванный по дороге. Изголодавшаяся Аня мгновенно съела гриб. И вроде даже повеселела: она продолжала верить, что её везут на чью-то дачу.

Три часа отсутствовали ушедшие в село ребята.

Юлька разозлилась, стала придираться к Ане. Распорядившись рыть яму для захоронения будущего трупа, она подскочила к своей жертве и бляхой солдатского ремня стала наносить удары — по голове, лицу, рукам, плечам, спине, по незажившим ранам. Лицо превратилось в кровавое месиво. А Гаврилин... Он держал лежащую Аню за плечи, чтобы та не могла увернуться от ударов.

Затем душили её, сделав петлю из ремня. За этим занятием и застала возвратившаяся тройка. Кислюк накинул на шею Баркасовой принесённый полиэтиленовый шнур. И строго следил за тем, чтобы в удушении участвовали все. Лишь Света Руднева по причине слабости натуры вызвалась стоять на шухере ...

Аня лежала мёртвой, а Юльке всё казалось, что она притворяется. Найденной от бутылки стекляшкой перерезала ей горло. И долго думала, что бы ещё такое сотворить, чтобы досадить дочери мента.

Захоронив жертву, Кислюк провёл короткое совещание.

— Язык на замок! Понятно? — грозно сказал он, брезгливо очищая замаравшуюся куртку. — Если кто проговориться — пеняйте на себя... Это я вам говорю.

Проговорилась первой Света Руднева — ровно через два дня. Её заманили в свободную квартиру, и лично Кислюк пригрозил убийством, демонстративно записав адрес и номер телефона Светланы. По настоянию Юльки Рудневу изнасиловали. Группой.

Проговорилась и сама Юлька. Но от самосуда сверстников её спасло существенное обстоятельство: вскоре вся восьмёрка была арестована.

* * *

Приговор был таков. К восьми годам лишения свободы приговорена Руднева, к девяти — Ткаченко, к десяти — остальные.

На похоронах Ани Баркасовой друзей детства не было.

Tilbage til Ebbe

Spindel