|
H. C. Andersen |
|
|
Historien om en Moder Der sad en Moder hos sit lille Barn, hun var saa bedrøvet, saa bange for at det skulde døe. Det var saa blegt, de smaa Øjne havde lukket sig, det trak saa sagte Veiret, og imellem med et dybt Drag ligesom om det sukkede; og Moderen saae endnu mere sorrigfuld paa den lille Sjæl. Da bankede det paa Døren og der kom en fattig, gammel Mand svøbt ligesom i et stort Hestedækken, for det varmer, og det trængte han til, det var jo kold Vinter; Alting udenfor laae med Iis og Snee, og Vinden blæste saa at det skar i Ansigtet. Og da den gamle Mand rystede af Kulde, og det lille Barn sov et Øjeblik, gik Moderen hen og satte Øl i en lille Potte ind i Kakkelovnen, at det kunde varmes til ham; og den gamle Mand sad og vuggede og Moderen satte sig paa Stolen tæt ved ham, saae paa sit syge Barn der trak saa dybt Veiret, og løftede den lille Haand. "Troer Du ikke nok at jeg beholder ham?" sagde hun, "vor Herre vil ikke tage ham fra mig!" Og den gamle Mand, der var Døden selv, han nikkede saa underligt, det kunde lige saa godt betyde ja, som nei. Og Moderen saae ned i sit Skjød og Taarerne løb hende over Kinderne; – hendes Hoved blev saa tungt, i tre Nætter og Dage havde hun ikke lukket sit Øje, og nu sov hun, men kun eet Øjeblik, saa foer hun op og rystede af Kulde: "hvad er det!" sagde hun og saae til alle Sider; men den gamle Mand var borte og hendes lille Barn var borte, han havde taget det med sig; og henne i Krogen snurrede og snurrede det gamle Uhr, det store Blylod løb lige ned til Gulvet, bum! og saa stod ogsaa Uhret stille. Men den stakkels Moder løb ud af Huset og raabte paa sit Barn. Derude, midt i Sneen, sad en Kone i lange, sorte Klæder og hun sagde: "Døden har været inde i din Stue, jeg saae han skyndte sig bort med dit lille Barn; han gaaer stærkere til end Vinden, han bringer aldrig tilbage hvad han tog!" "Siig mig blot hvad Vei han gik!" sagde Moderen, "siig mig Veien og jeg skal finde ham!" "Jeg veed den!" sagde Konen i de sorte Klæder, "men før jeg siger den maa Du først synge for mig alle de Viser Du har sjunget for dit Barn! jeg holder af dem, jeg har hørt dem før, jeg er Natten, jeg saae dine Taarer mens Du sang dem!" "Jeg vil synge dem alle, alle!" sagde Moderen, "men stands mig ikke at jeg kan naae ham, at jeg kan finde mit Barn!" Men Natten sad stum og stille, da vred Moderen sine Hænder, sang og græd, og der vare mange Viser, men endnu flere Taarer; og saa sagde Natten: "gaae til højre, ind i den mørke Granskov, der saae jeg Døden tage Vei med dit lille Barn!" Dybt inde i Skoven krydsede Veiene sig og hun vidste ikke længer hvor hun skulde gaae; da stod der en Tornebusk, der var hverken Blad eller Blomst paa den, det var jo ogsaa i den kolde Vintertid og der hang Iisslag paa Grenene. "Har du ikke seet Døden gaae forbi med mit lille Barn?" "Jo!" sagde Tornebusken, "men jeg siger Dig ikke hvilken Vei han tog, uden at Du først vil varme mig op ved dit Hjerte! jeg fryser ihjel, jeg bliver til bare Iis!" Og hun trykkede Tornebusken til sit Bryst, saa fast, for at den ret kunde opvarmes, og Tornene gik lige ind i hendes Kjød, og hendes Blod flød i store Draaber, men Tornebusken skjød friske grønne Blade og der kom Blomster paa i den kolde Vinter-Nat, saa varmt var der ved en bedrøvet Moders Hjerte; og Tornebusken sagde hende Veien, som hun skulde gaae. Da kom hun til en stor Sø hvor der hverken var Skib eller Baad. Søen var ikke frosset nok til at den kunde bære hende, og heller ikke aaben og lav nok til at hun kunde vade igjennem, og over den maatte hun, vilde hun finde sit Barn; saa lagde hun sig ned for at drikke Søen ud, og det var jo umueligt for et Menneske, men den bedrøvede Moder tænkte, at der dog kunde skee et Mirakel. – "Nei, det gaaer aldrig!" sagde Søen, "lad os to heller see at blive enige! jeg holder af at samle paa Perler og dine øjne ere de to klareste jeg har seet, vil Du græde dem ud til mig, saa skal jeg bære Dig over til det store Drivhuus, hvor Døden boer og passer Blomster og Træer; hver af dem er et Menneskeliv!" "O, hvad giver jeg ikke for at komme til mit Barn!" sagde den forgrædte Moder og hun græd endnu mere og hendes øØjne sank ned paa Havsens Bund og bleve to kostbare Perler, men Søen løftede hende, som om hun sad i en Gynge, og hun fløj i een Svingning til Kysten paa den anden Side, hvor der stod et milebredt, underligt Huus, man vidste ikke om det var et Bjerg med Skov og Huler, eller om det var tømret op, men den stakkels Moder kunde ikke see det, hun havde jo grædt sine Øjne ud. "Hvor skal jeg finde Døden, som gik med mit lille Barn!" sagde hun. "Her er han ikke kommet endnu!" sagde den gamle Grav-Kone, som gik og skulde passe paa Dødens store Drivhuus. "Hvor har Du kunnet finde her hen og hvem har hjulpet Dig!" "Vor Herre har hjulpet mig!" sagde hun, "han er barmhjertig og det vil Du ogsaa være! hvor skal jeg finde mit lille Barn!" "Ja, jeg kjender det ikke," sagde Konen, "og Du kan jo ikke see! – Mange Blomster og Træer ere visnede i Nat, Døden vil snart komme og plante dem om! Du veed vel, at hvert Menneske har sit Livstræ eller sin Blomst, saaledes, som nu enhver er indrettet; de see ud, som andre Væxter, men de har Hjerte-Slag; Barne-Hjerte kan ogsaa banke! gaae efter det, maaskee kan Du kjende dit Barns; men hvad giver Du mig for at sige Dig hvad Du mere skal gjøre!" "Jeg har ikke noget at give," sagde den bedrøvede Moder, "men jeg vil gaae for Dig til Verdens Ende!" "Ja der har jeg ikke noget at gjøre!" sagde Konen, "men Du kan give mig dit lange sorte Haar, Du veed nok selv det er kjønt, og det kan jeg lide! Du skal faae mit hvide igjen, det er altid noget!" "Forlanger Du ikke andet," sagde hun, "det giver jeg Dig med Glæde!" Og hun gav hende sit smukke Haar og fik den Gamles sneehvide igjen. Og saa gik de ind i Dødens store Drivhuus, hvor Blomster og Træer voxte underligt imellem hverandre. Der stode fine Hyazinther under Glasklokker, og der stode store bomstærke Pioner; der voxte Vandplanter, nogle saa friske, andre halvsyge, Vandsnogene lagde sig paa dem, og sorte Krebs klemte dem om Stilken. Der stode deilige Palmetræer, Ege og Plataner, der stod Petersillie og blomstrende Timian; hvert Træ og hver Blomst havde sit Navn, de vare hver et Menneskeliv, Mennesket levede endnu, Een i China, Een i Grønland, rundt omkring i Verden. Der vare store Træer i smaa Potter, saa at de stode saa forkuede og vare færdige ved at sprænge Potten, der var ogsaa mange Steder en lille, kjedelig Blomst i feed Jord, med Mos rundt om og dægget og pleiet. Men den bedrøvede Moder bøjede sig over alle de mindste Planter og hørte inden i dem hvor Menneskehjertet bankede, og imellem Millioner kjendte hun sit Barns. "Der er det!" raabte hun og strakte Haanden ud over en lille blaa Krokus, som hang ganske syg til den ene Side. Rør ikke ved Blomsten!" sagde den gamle Kone, "men stil Dig her, og naar saa Døden kommer, jeg venter ham før jeg veed det, lad ham da ikke rykke Planten op, og tru Du med at Du vil gjøre det med de andre Blomster, saa bliver han bange! han skal svare vor Herre til dem, Ingen tør rykkes op før han giver Lov." Med Eet susede det iiskoldt igiennem Salen, og den blinde Moder kunde mærke, at det var Døden der kom. "Hvor har Du kunnet finde Vei her hen?" spurgte han, "hvor kunde Du komme hurtigere end jeg?" "Jeg er en Moder," sagde hun. Og Døden strakte sin lange Haand hen imod den lille fine Blomst, men hun holdt sine Hænder fast om den, saa tæt, og dog bange for at hun skulde røre ved et af Bladene. Da blæste Døden paa hendes Hænder og hun følte at det var koldere end den kolde Vind, og hendes Hænder faldt matte ned. "Du kan dog ikke gjøre Noget imod mig!" sagde Døden. "Men det kan vor Herre!" sagde hun. "Jeg gjør kun hvad han vil!" sagde Døden. "Jeg er hans Urtegaardsmand! jeg tager alle hans Blomster og Træer og planter dem ud i den store Paradisets Have i det ubekjendte Land, men hvorledes de der groe og hvorledes der er, tør jeg ikke sige Dig!" "Giv mig mit Barn tilbage!" sagde Moderen og græd og bad; med eet greb hun med hver Haand om to smukke Blomster tæt ved og raabte til Døden: "jeg river alle dine Blomster af, for jeg er i Fortvivlelse!" "Rør dem ikke!" sagde Døden. "Du siger, at Du er saa ulykkelig, og nu vil Du gjøre en anden Moder ligesaa ulykkelig!" – "En anden Moder!" sagde den stakkels Kone og slap strax begge Blomsterne. "Der har Du dine Øjne," sagde Døden, "jeg har fisket dem op af Søen, de skinnede saa stærkt; jeg vidste ikke at det var dine; tag dem igjen, de ere nu klarere end før, see saa ned i den dybe Brønd tæt ved, jeg skal nævne Navnene paa de to Blomster, Du vilde rive op og Du seer deres hele Fremtid, deres hele Menneskeliv, seer hvad Du vilde forstyrre og ødelægge!" Og hun saae ned i Brønden; og det var en Lyksalighed at see, hvor den ene blev en Velsignelse for Verden, see hvormegen Lykke og Glæde der udfoldede sig rundt om. Og hun saae den Andens Liv og det var Sorg og Nød, Rædsel og Elendighed. "Begge Dele ere Guds Villie!" sagde D?en. "Hvilken af dem er Ulykkens Blomst og hvilken er Velsignelsens?" spurgte hun. "Det siger jeg Dig ikke," sagde Døden, "men det skal Du vide af mig, at den ene Blomst var dit eget Barns, det var dit Barns Skjæbne Du saae, dit eget Barns Fremtid!" Da skreeg Moderen af Skræk, "hvilken af dem var mit Barn! siig mig det! frels den Uskyldige! frels mit Barn fra al den Elendighed! bær det heller bort! bær det ind i Guds Rige! glem mine Taarer, glem mine Bønner og Alt hvad jeg har sagt og gjort!" "Jeg forstaaer Dig ikke!" sagde Døden. "Vil Du have dit Barn tilbage, eller skal jeg gaae med det derind, hvor Du ikke veed!" – Da vred Moderen sine Hænder, faldt paa sine Knæe og bad til vor Herre: "Hør mig ikke, hvor jeg beder imod din Villie, som er den bedste! hør mig ikke! hør mig ikke!" Og hun bøjede sit Hoved ned i sit Skjød. Og Døden gik med hendes Barn ind i det ubekjendte Land. |
История одной матери Мать Мать сидела у колыбели своего ребёнка; как она горевала, как боялась, что он умрёт! Личико его совсем побледнело, глазки были закрыты, дышал он так слабо, а по временам тяжело-тяжело переводил дух, точно вздыхал... И сердце матери сжималось ещё больнее при взгляде на маленькое созданьице. Вдруг в дверь постучали, и вошёл бедный старик, закутанный во что-то вроде лошадиной попоны, – попона ведь греет, а ему того и надо было: стояла холодная зима, на дворе всё было покрыто снегом и льдом, а ветер так и резал лицо. Видя, что старик дрожит от холода, а дитя задремало на минуту, мать отошла от колыбели, чтобы налить для гостя в кружку пива и поставить его погреться в печку. Старик же в это время подсел к колыбели и стал покачивать ребёнка. Мать опустилась на стул рядом, взглянула на больного ребёнка, прислушалась к его тяжёлому дыханию и взяла его за ручку. – Ведь я не лишусь его, не правда ли? – сказала она. – Господь не отнимет его у меня! Старик – это была сама Смерть – как-то странно кивнул головою; кивок этот мог означать и "да" и "нет". Мать опустила голову, и слезы потекли по её щекам... Скоро голова её отяжелела, – бедная не смыкала глаз вот уже три дня и три ночи... Она забылась сном, но всего лишь на минуту; тут она опять встрепенулась и задрожала от холода. – Что это!? – воскликнула она, озираясь вокруг: старик исчез, а с ним и дитя; старик унёс его. В углу глухо шипели старые часы; тяжёлая, свинцовая гиря дошла до полу... Бум! И часы остановились. Бедная мать выбежала из дома и стала громко призывать своего ребёнка. На снегу сидела женщина в длинном чёрном одеянии и сказала матери: – Смерть посетила твой дом, и я видела, как она скрылась с твоим малюткой. Она носится быстрее ветра и никогда не возвращает, что раз взяла! – Скажи мне только, какою дорогой она пошла! – сказала мать. – Только укажи мне путь, и я найду её! – Я знаю, куда она пошла, но не скажу, пока ты не споёшь мне всех песенок, которые певала своему малютке! – сказала женщина в чёрном. – Я очень люблю их. Я уже слышала их не раз, – я ведь Ночь и видела, как ты плакала, напевая их!.. – Я спою тебе их все, все! – отвечала мать. – Но не задерживай меня теперь, мне надо догнать Смерть, найти моего ребёнка! Ночь молчала, и мать, ломая руки и заливаясь слезами, запела. Много было спето песен – ещё больше пролито слез. И вот Ночь промолвила: – Ступай направо, прямо в тёмный еловый лес; туда направилась Смерть с твоим ребёнком! Дойдя до перекрёстка в глубине леса, мать остановилась. Куда идти теперь? У самого перекрёстка стоял голый терновый куст, без листьев, без цветов; была ведь холодная зима, и он почти весь обледенел. – Не проходила ли тут Смерть с моим ребёнком? – Проходила! – сказал терновый куст. – Но я не скажу, куда она пошла, пока ты не отогреешь меня на своей груди, у своего сердца. Я мёрзну и скоро весь обледенею. И она крепко прижала его к своей груди. Острые шипы глубоко вонзились ей в тело, и на груди её выступили крупные капли крови... Зато терновый куст зазеленел и весь покрылся цветами, несмотря на холод зимней ночи, – так тепло у сердца скорбящей матери! И терновый куст указал ей дорогу. Она привела мать к большому озеру; нигде не было видно ни корабля, ни лодки. Озеро было слегка затянуто льдом; лёд этот не выдержал бы её, а вода была такая глубокая, что вброд не перейти! А ей всё-таки надо было переправиться через него, если она хотела найти своего ребёнка. И вот мать приникла к озеру, чтобы выпить его всё до дна; это невозможно для человека, но несчастная мать верила в чудо. – Нет, из этого толку не будет! – сказало озеро. – Давай-ка лучше сговоримся! Я собираю жемчужины, а таких ясных и чистых, как твои глаза, я ещё и не видывало. Если ты согласна выплакать их в меня, я перенесу тебя на тот берег, к большой теплице, где Смерть растит свои цветы и деревья: каждое растение – человеческая жизнь! – О, чего я не отдам, чтобы только найти моего ребёнка! – сказала плачущая мать, залилась слезами ещё сильнее, и вот глаза её упали на дно озера и превратились в две драгоценные жемчужины. Озеро же подхватило мать, и она одним взмахом, как на качелях, перенеслась на другой берег, где стоял огромный диковинный дом. И не разобрать было – гора ли это, обросшая кустарником и вся изрытая пещерами, или здание; бедная мать, впрочем, и вовсе не видела его, – она ведь выплакала свои глаза. – Где же мне найти Смерть, похитившую моего ребёнка? – проговорила она. – Она ещё не возвращалась! – отвечала старая садовница, присматривавшая за теплицей Смерти. – Но как ты нашла сюда дорогу, кто помог тебе? – Господь Бог! – отвечала мать. – Он сжалился надо мною, сжалься же и ты! Скажи, где мне искать моего ребёнка? – Да я ведь не знаю его! – сказала женщина. – А ты слепая! Сегодня в ночь завяло много цветов и деревьев, и Смерть скоро придёт пересаживать их. Ты ведь знаешь, что у каждого человека есть своё дерево жизни или свой цветок, смотря по тому, каков он сам. С виду они совсем обыкновенные растения, но в каждом бьётся сердце. Детское сердечко тоже бьётся; обойди же все растения – может быть, ты и узнаешь сердце своего ребёнка. А теперь, что ж ты мне дашь, если я скажу тебе, как поступать дальше? – Мне нечего дать тебе! – отвечала несчастная мать. – Но я готова пойти для тебя на край света! – Ну, там мне нечего искать ! – сказала женщина. – А ты вот отдай-ка мне свои длинные чёрные волосы. Ты сама знаешь, как они хороши, а я люблю хорошие волосы. Я дам тебе в обмен свои седые; это всё же лучше, чем ничего! – Только-то? – сказала мать. – Да я с радостью отдам тебе свои волосы! И она отдала старухе свои прекрасные, чёрные волосы, получив в обмен седые. Потом она вошла в огромную теплицу Смерти, где росли вперемежку цветы и деревья; здесь цвели под стеклянными колпаками нежные гиацинты, там росли большие, пышные пионы, тут – водяные растения, одни свежие и здоровые, другие – полузачахшие, обвитые водяными змеями, стиснутые клешнями чёрных раков. Были здесь и великолепные пальмы, и дубы, и платаны; росли и петрушка и душистый тмин. У каждого дерева, у каждого цветка было своё имя; каждый цветок, каждое деревцо было человеческою жизнью, а сами-то люди были разбросаны по всему свету: кто жил в Китае, кто в Гренландии, кто где. Попадались тут и большие деревья, росшие в маленьких горшках; им было страшно тесно, и горшки чуть-чуть не лопались; зато было много и маленьких, жалких цветочков, росших в чернозёме и обложенных мхом, за ними, как видно, заботливо ухаживали, лелеяли их. Несчастная мать наклонялась ко всякому, даже самому маленькому, цветочку, прислушиваясь к биению его сердечка, и среди миллионов узнала сердце своего ребёнка! – Вот он! – сказала она, протягивая руку к маленькому голубому крокусу, который печально свесил головку. – Не трогай цветка! – сказала старуха. – Но стань возле него и, когда Смерть придёт – я жду её с минуты на минуту, – не давай ей высадить его, пригрози вырвать какие-нибудь другие цветы. Этого она испугается – она ведь отвечает за них перед Богом; ни один цветок не должен быть вырван без его воли. Вдруг пахнуло леденящим холодом, и слепая мать догадалась, что явилась Смерть. – Как ты нашла сюда дорогу? – спросила Смерть. – Как ты могла опередить меня? – Я мать! – отвечала та. И Смерть протянула было свою длинную руку к маленькому нежному цветочку, но мать быстро прикрыла его руками, стараясь не помять при этом ни единого лепестка. Тогда Смерть дохнула на её руки; дыхание Смерти было холоднее северного ветра, и руки матери бессильно опустились. – Не тебе тягаться со мною! – промолвила Смерть. – Но Бог сильнее тебя! – сказала мать. – Я ведь только исполняю его волю! – отвечала Смерть. – Я его садовник, беру его цветы и деревья и пересаживаю их в великий райский сад, в неведомую страну, но как они там растут, что делается в том саду – я не смею сказать тебе! – Отдай мне моего ребёнка! – взмолилась мать, заливаясь слезами, а потом вдруг захватила руками два великолепных цветка и закричала: – Я повырву все твои цветы, я в отчаянии! – Не трогай их! – сказала Смерть. – Ты говоришь, что ты несчастна, а сама хочешь сделать несчастною другую мать!.. – Другую мать! – повторила бедная женщина и сейчас же выпустила из рук цветы. – Вот тебе твои глаза! – сказала Смерть. – Я выловила их из озера – они так ярко блестели там; но я и не знала, что это твои. Возьми их – они стали яснее прежнего – и взгляни вот сюда, в этот глубокий колодец! Я назову имена тех цветков, что ты хотела вырвать, и ты увидишь всё их будущее, всю их земную жизнь. Посмотри же, что ты хотела уничтожить! И мать взглянула в колодец: отрадно было видеть, каким благодеянием была для мира жизнь одного, сколько счастья и радости разливал он вокруг себя! Взглянула она и на жизнь другого – одно горе, нужда, отчаяние и бедствия! – Обе доли – Божья воля! – сказала Смерть. – Который же из двух – цветок несчастья и который – счастья? – спросила мать. – Этого я не скажу! – отвечала Смерть. – Но знай, что в судьбе одного из них ты видела судьбу своего собственного ребёнка, всё его будущее! У матери вырвался крик ужаса. – Какая же судьба ожидала моего ребёнка? Скажи мне! Спаси невинного! Спаси моё дитя от всех этих бедствий! Лучше возьми его! Унеси его в царство Божье! Забудь мои слезы, мои мольбы, всё, что я говорила и делала! – Я не пойму тебя! – сказала Смерть. – Хочешь ты, чтобы я отдала тебе твоё дитя или чтобы унесла его в неведомую страну? Мать заломила руки, упала на колени и взмолилась Творцу: – Не внемли мне, когда я прощу о чём-либо, несогласном с твоею всеблагою волей! Не внемли мне! Не внемли мне! И она поникла головою... А Смерть понесла её ребёнка в неведомую страну. |
|
|
|
|
|
|