|
H. C. Andersen |
|
|
Stoppenaalen Der var engang en Stoppenaal, der var saa fiin paa det, at hun bildte sig ind, at hun var en Synaal. "Seer nu bare til, hvad I holde paa!" sagde Stoppenaalen til Fingrene, der toge den frem. "Tab mig ikke! falder jeg paa Gulvet, er jeg istand til aldrig at findes igjen, saa fiin er jeg!" "Der er Maade med!" sagde Fingrene og saa klemte de hende om Livet. "Seer I, jeg kommer med Suite!" sagde Stoppenaalen og saa trak den en lang Traad efter sig, men som dog ikke havde Knude. Fingrene styrede Naalen lige mod Kokkepigens Tøffel, hvor Overlæderet var revnet og nu skulde det syes sammen. "Det er et nedrigt Arbeide!" sagde Stoppenaalen. "Jeg gaaer aldrig igjennem, jeg knækker! jeg knækker!" – og saa knak hun. "Sagde jeg det ikke nok!" sagde Stoppenaalen, "jeg er for fiin!" Nu duer hun ikke til Noget, meente Fingrene, men de maatte dog holde fast, Kokkepigen dryppede Lak paa hende, og stak hende saa foran i sit Tørklæde. "See, nu er jeg en Brystnaal!" sagde Stoppenaalen; "jeg vidste nok, at jeg kom til Ære; naar man er noget, bliver man altid til noget;" og saa lo hun indvendig, for man kan aldrig see udvendig paa en Stoppenaal, at den leer; der sad hun nu saa stolt, som om hun kjørte i Kaaret og saae til alle Sider. "Maa jeg have den Ære at spørge om De er af Guld," spurgte hun Knappenaalen, som var Nabo. "De har et deiligt Udseende og deres eget Hoved, men lille er det! De maa see til at det voxer ud, thi man kan ikke alle lakkes paa Enden!" og saa reiste Stoppenaalen sig saa stolt i Veiret, at hun gik af Tørklædet og i Vasken, just som Kokkepigen skyllede ud. "Nu gaae vi paa Reise!" sagde Stoppenaalen, "bare jeg ikke bliver borte!" men det blev hun. "Jeg er for fiin for denne Verden!" sagde hun da hun sad i Rendestenen. "Jeg har min gode Bevidsthed og det er altid en lille Fornøielse!" og saa holdt Stoppenaalen sig rank og tabte ikke sit gode Humeur. Og der seilede Alleslags hen over den, Pinde, Straae, Stumper af Aviser. "See, hvor de seile!" sagde Stoppenaalen. "De veed ikke hvad der stikker under dem! jeg stikker, jeg sidder her. See, der gaaer nu en Pind, den tænker paa ingen Ting i Verden uden paa "Pind" og det er den selv; der flyder et Straa, see hvor det svaier, see hvor det dreier! tænk ikke saa meget paa dig selv, du kunde støde dig paa Brostenene! – der flyder en Avis! – glemt er det, som staaer i den og dog breder den sig! – Jeg sidder taalmodig og stille! jeg veed hvad jeg er og det bliver jeg!" – En Dag var der noget, der skinnede saa deiligt tæt ved, og saa troede Stoppenaalen, at det var en Diamant, men det var et Flaskeskaar og da det skinnede ,saa talte Stoppenaalen til det og gav sig tilkjende som Brystnaal! "De er nok en Diamant?" – "Ja, jeg er saadant noget!" og saa troede den ene om den anden, at de vare rigtig kostbare og saa talte de om hvor hovmodig Verden var. "Ja, jeg har boet i Æske hos en Jomfru," sagde Stoppenaalen, "og den Jomfru var Kokkepige; hun havde paa hver Haand fem Fingre, men noget saa indbildsk, som de fem Fingre, har jeg ikke kjendt, og saa vare de kun til for at holde mig, tage mig af Æske og lægge mig i Æske!" "Var der Glands ved dem?" spurgte Flaskeskaaret. "Glands!" sagde Stoppenaalen, "nei, der var Hovmod! de vare fem Brødre, alle fødte "Fingre," de holdt sig ranke op til hverandre, skjøndt af forskjellig Længde; den yderste af dem: Tommeltot, var kort og tyk, han gik udenfor Geledet, og saa havde han kun eet Knæk i Ryggen, han kunde kun bukke een Gang, men han sagde: at blev han hugget af et Menneske, saa var hele det Menneske spoleret for Krigstjeneste. Slikpot kom i Sødt og Suurt, pegede paa Sol og Maane, og det var ham, der klemte, naar de skrev; Langemand saae de andre over Hovedet; Guldbrand gik med Guldring om Maven og lille Peer Spillemand bestilte ikke noget og deraf var han stolt. Pral var det og Pral blev det og saa gik jeg i Vasken!" "Og nu sidde vi og glindse!" sagde Glasskaaret. I det samme kom der mere Vand i Rendestenen, den strømmede over alle Bredder og rev Glasskaaret med sig. "See nu blev det forfremmet!" sagde Stoppenaalen, "jeg bliver siddende, jeg er for fiin, men det er min Stolthed og den er agtværdig!" og saa sad den rank og havde mange Tanker. "Jeg skulde næsten troe at jeg er født af en Solstraale, saa fiin er jeg! synes jeg ikke ogsaa, at Solen altid søger mig under Vandet. Ak, jeg er saa fiin, at min Moder ikke kan finde mig. Havde jeg mit gamle Øie, som knak, saa troer jeg at jeg kunde græde! – skjøndt jeg gjorde det ikke – græde det er ikke fiint!" En Dag laae der nogle Gadedrenge og ragede i Rendestenen, hvor de fandt gamle Søm, Skillinger og saadant noget. Det var Griseri, men det var nu deres Fornøielse. "Av!" sagde den Ene, han stak paa Stoppenaalen. "Det er ogsaa en Fyr!" "Jeg er ingen Fyr, jeg er en Frøken!" sagde Stoppenaalen, men ingen hørte det; Lakket var gaaet af den og sort var den blevet, men sort gjør tyndere og saa troede den at den var endnu finere, end før. "Der kommer en Æggeskal seilende!" sagde Drengene, og saa stak de Stoppenaalen fast i Skallen. "Hvide Vægge og selv sort!" sagde Stoppenaalen, "det klæder! saa kan man dog see mig! – bare jeg ikke bliver søsyg, for saa knækker jeg mig!" – men den blev ikke søsyg og den knak sig ikke. "Det er godt mod Søsyge at have Staalmave og saa altid huske paa at man er lidt mere end et Menneske! nu er mit gaaet over! jo finere man er, desmere kan man holde ud." "Krask!" sagde Æggeskallen, der gik et Vognmandslæs over den. "Hu, hvor det klemmer!" sagde Stoppenaalen, "nu bliver jeg dog søsyg! jeg knækker! jeg knækker!" men den knak ikke, skjøndt der gik et Vognmandslæs over, den laae paa langs – og der kan den blive liggende! |
Штопальная игла Жила-была штопальная игла; она считала себя такой тонкой, что воображала, будто она швейная иголка. – Смотрите, смотрите, что вы держите! – сказала она пальцам, когда они вынимали её. – Не уроните меня! Если упаду на пол, я чего доброго, затеряюсь: я слишком тонка! – Будто уж! – ответили пальцы и крепко обхватили её за талию. – Вот видите, я иду с целой свитой! – сказала штопальная игла и потянула за собой длинную нитку, только без узелка. – Пальцы ткнули иглу прямо в кухаркину туфлю, – кожа на туфле лопнула, и надо было зашить дыру. – Фу, какая чёрная работа! – сказала штопальная игла. – Я не выдержу! Я сломаюсь! И вправду сломалась. – Ну вот, я же говорила, – сказала она. – Я слишком тонка! "Теперь она никуда не годится", – подумали пальцы, но им всё-таки пришлось крепко держать её: кухарка накапала на сломанный конец иглы сургучу и потом заколола ею свой шейный платок. – Вот теперь я – брошка! – сказала штопальная игла. – Я знала, что войду в честь: в ком есть толк, из того и выйдет толк. И она засмеялась про себя, – никто ведь не видал, чтобы штопальные иглы смеялись громко, – и самодовольно поглядывала по сторонам, точно ехала в карете. – Позвольте спросить, вы из золота? – обратилась она к соседке-булавке. – Вы очень милы, и у вас собственная головка... Только маловата она! Постарайтесь отрастить её, – не всякому ведь достаётся сургучная головка! При этом штопальная игла так гордо выпрямилась, что вылетела из платка прямо в трубу водостока, куда кухарка как раз выливала помои. – Отправляюсь в плавание! – сказала штопальная игла. – Только бы мне не затеряться! Но она затерялась. – Я слишком тонка, я не создана для этого мира! – сказала она, сидя в уличной канаве. – Но у меня совесть чиста, а ведь это что-нибудь да значит. И штопальная игла тянулась в струнку, не теряя хорошего расположения духа. Над ней проплывала всякая всячина: щепки, соломинки, клочки газетной бумаги... – Ишь, как плывут! – говорила штопальная игла. – Они понятия не имеют о том, кто скрывается тут под ними. – Я скрываюсь! Я тут сижу! Вон плывёт щепка: у неё только и мыслей, что о щепках, ну, щепкой она век и останется! Вот соломинка несётся... Вертится-то, вертится-то как! Не задирай так носа! Смотри, как бы не наткнуться на камень! А вон газетный обрывок плывёт. Давно уж забыть успели, что и напечатано на нём, а он, гляди, как развернулся!.. А я сижу себе тихо, смирно. Я знаю себе цену, и этого у меня не отнимут! Раз возле неё что-то заблестело, и штопальная игла вообразила, что это бриллиант. Это был бутылочный осколок, но он блестел, и штопальная игла заговорила с ним. Она назвала себя брошкой и спросила его: – Вы, должно быть, бриллиант? – Да, нечто в этом роде. И оба думали друг про друга и про самих себя, что они необыкновенно драгоценны, и говорили между собой о невежественности и надменности света. – Да, я жила в коробке у одной девицы, – рассказывала штопальная игла. – Девица эта была кухаркой. У неё на каждой руке было по пяти пальцев, и вы представить себе не можете, до чего доходило их чванство! А ведь и всё-то их дело было – вынимать меня и обратно прятать в коробку! – Что-ж, они блестели? – спросил бутылочный осколок. – Блестели? – отвечала штопальная игла. – Нет, блеску-то в них не было, зато высокомерия!.. Их было пять братьев, все – урождённые "пальцы"; они шли всегда в ряд, хотя были различной величины. Крайний – Толстопузый, – впрочем, выдавался из ряда, у него был всего один сгиб в спине, так что он мог кланяться только раз; зато он говорил, что если его отрубят у человека, то весь человек не годится больше для военной службы. Второй – Тычок-Лакомка – тыкал свой нос всюду: и в сладкое и в кислое, тыкал и в солнце и в луну; он же нажимал перо при письме. Следующий – Долговязый – смотрел на всех свысока. Златоперст носил вокруг пояса золотое кольцо и, наконец, самый маленький – Петрушка-Бездельник – ничего не делал и этим чванился. Да, чванство, чванство... и вот вылетела в трубу! – А теперь мы сидим и блестим! – сказал бутылочный осколок. В это время воды в канаве прибыло, так что она хлынула через край и унесла с собой осколок. – Он продвинулся! – вздохнула штопальная игла. – А я осталась сидеть! Я слишком тонка, слишком деликатна, но я горжусь этим, и это благородная гордость! И она сидела, вытянувшись в струнку, и много, много думала. – Я просто готова думать, что родилась от солнечного луча, – так я тонка! Право, кажется, будто солнце ищет меня под водой! Ах, я так тонка, что даже отец мой солнце не может меня найти! Не лопни тогда мой глазок, я бы, кажется, заплакала от жалости! Впрочем, нет, я бы этого не сделала: это не принято! Раз пришли уличные мальчишки и стали копаться в канавке, выискивая старые гвозди, монетки и прочее. Пачкотня была страшная, но это-то и доставляло им удовольствие! – Ай! – закричал вдруг один из них; он укололся о штопальную иглу. – Ишь, штука какая! – Я не штука, а барышня! – заявила штопальная игла, но её никто не расслышал. Сургуч с неё сошёл, и она вся почернела, но в чёрном платье кажешься ещё тоньше прежнего. – Вон плывёт яичная скорлупа! – закричали мальчишки, взяли штопальную иглу и воткнули в скорлупу. – Белое идёт к чёрному! – сказала штопальная игла. – Теперь по крайней мере, можно разглядеть меня! Только бы мне не схватить морской болезни, этого я не выдержу: я такая хрупкая! Но она не схватила морской болезни – выдержала. – Против морской болезни хорошо иметь стальной желудок, и притом всегда помнить, что ты – нечто повыше простого смертного! Теперь я совсем оправилась. Чем тоньше, деликатнее создан, тем больше можешь перенести! – Крак! – сказала яичная скорлупа: её переехала ломовая телега. – Ух, как давит! – завопила штопальная игла. – Сейчас я схвачу морскую болезнь! Не выдержу! Не выдержу! Но она выдержала, хотя её и переехала ломовая телега; она лежала на мостовой врастяжку, и –пусть себе лежит! |
|
|
|