|
H. C. Andersen |
|
| Springfyrene Loppen, Græshoppen og Springgaasen vilde engang see hvem af dem der kunde springe høiest og saa inviterede de hele Verden og hvem der ellers vilde komme at see den Stads, og det var tre ordenlige Springfyre, da de kom sammen i Stuen. "Ja, jeg giver min Datter til den, som springer høiest!" sagde Kongen, "for det er saa fattigt at de Personer skulle springe om ingen Ting!" Loppen kom først frem, den havde saadanne nette Manerer og hilsede til alle Sider, for den havde Frøken-Blod i sig og var vant til kun at omgaaes med Mennesker, og det gjør nu saa meget. Nu kom Græshoppen, den var rigtignok betydelig sværere, men den havde dog ganske god Skik paa sig og var i grøn Uniform, og den var medfødt; desuden sagde Personen, at den havde en meget gammel Familie i det Land Ægypten, og at den her hjemme var høit vurderet, den var taget lige fra Marken og sat i et Korthuus der havde tre Etager, allesammen af Herreblade, der vendte den couleurte Side indad; der vare baade Dør og Vinduer og det skaarne ud i Livet paa Hjerter Dame. "Jeg synger saaledes", sagde den, "at sexten indfødte Faarekyllinger der have pebet fra Smaa af og dog ikke faaet Korthuus, have ved at høre mig ærgret sig endnu tyndere end de vare!" Begge to, baade Loppen og Græshoppen gjorde saaledes godt rede for hvem de vare og at de troede de nok kunde ægte en Prindsesse. Springgaasen sagde ikke noget, men man sagde om den, at den tænkte desto mere og da Hofhunden bare snøftede til den, indestod han for at Springgaasen var af god Familie; den gamle Raadmand, der havde faaet tre Ordener for at tie stille, forsikkrede at han vidste at Springgaasen var begavet med Spaadoms-Kraft, man kunde see paa Ryggen af den om man fik en mild eller en stræng Vinter og det kan man ikke engang see paa Ryggen af ham der skriver Almanaken. "Ja, jeg siger nu ikke noget!" sagde den gamle Konge, "men jeg gaaer nu saadan altid og tænker mit!" Nu var det Springet om at gjøre. Loppen sprang saa høit at Ingen kunde see det og saa paastode de at den slet ikke havde sprunget og det var nu lumpent! Græshoppen sprang kun halv saa høit, men den sprang Kongen lige i Ansigtet og saa sagde han at det var ækelt. Springgaasen stod længe stille og betænkte sig, man troede tilsidst at den slet ikke kunde springe. "Bare den ikke har faaet ondt!" sagde Hofhunden og saa snøftede han igjen til den: rutsch! sprang den et lille skjævt Spring hen i Skjødet paa Prindsessen der sad lavt paa en Guld-Skammel. Da sagde Kongen: "Det høieste Spring er at springe op til min Datter, for det er det Fine af det, men Sligt hører der Hoved til at falde paa og Springgassen har viist at den har Hoved. Den har Been i Panden!" Og saa fik den Prindsessen. "Jeg sprang dog høiest!" sagde Loppen. "Men det kan være det samme! lad hende kun have den Gaaserad med Pind og med Beeg! jeg sprang dog høiest, men der skal i denne Verden Krop til for at de kunne see Een!" Og saa gik Loppen i fremmed Krigstjeneste, hvor man siger at den blev slaaet ihjel. Græshoppen satte sig ude i Grøften og tænkte over hvorledes det egentlig gik til i Verden og den sagde ogsaa: "Krop skal der til! Krop skal der til!" og saa sang den sin egen bedrøvelige Vise og det er af den vi have taget Historien, som dog gjerne kunde være Løgn om den endogsaa var trykt. |
Прыгуны Блоха, кузнечик и гусёк-скакунок хотели раз посмотреть, кто из них выше прыгает, и пригласили прийти полюбоваться на такое диво весь свет и – кто там ещё захочет. Да, вот так прыгуны выступили перед собранием! Настоящие прыгуны-молодцы! – Я выдам свою дочку за того, кто прыгнет выше всех! – сказал король. – Обидно было бы таким персонам прыгать задаром! Сначала вышла блоха; она держала себя в высшей степени мило и раскланялась на все стороны: в жилах её текла девичья кровь, и вообще она привыкла иметь дело с людьми, а это ведь что-нибудь да значит! Потом вышел кузнечик; он был, конечно, потяжеловеснее, но тоже очень приличен на вид и одет в зелёный мундир, – он и родился в мундире. Кузнечик говорил, что происходит из очень древнего рода, из Египта, и поэтому в большой чести в здешних местах: его взяли прямо с поля и посадили в трёхэтажный карточный домик, который был сделан из одних фигур, обращённых лицевою стороной вовнутрь; окна же и двери в нём были прорезаны в туловище червонной дамы. – Я пою, – прибавил кузнечик, – да так, что шестнадцать здешних сверчков, которые трещат с самого рожденья и всё-таки не удостоились карточного домика, послушав меня, с досады похудели больше прежнего! И блоха и кузнечик полагали, таким образом, что достаточно зарекомендовали себя в качестве приличной партии для принцессы. Гусёк-скакунок не сказал ничего, но о нём говорили, что он зато много думает. А придворный пёс, как только обнюхал его, так и сказал, что гусёк-скакунок – из очень хорошего семейства. Старый же придворный советник, который получил три ордена за умение молчать, уверял, что гусёк-скакунок отличается пророческим даром: по его спине можно узнать, мягкая или суровая будет зима, а этого нельзя узнать даже по спине самого составителя календарей! – Я пока ничего не скажу! – сказал старый король. – Но у меня свои соображения! Теперь оставалось только прыгать. Блоха прыгнула, да так высоко, что никто и не видал – как, и потому стали говорить, что она вовсе не прыгала; но это было нечестно. Кузнечик прыгнул вдвое ниже и угодил королю прямо в лицо, и тот сказал, что это очень гадко. Гусёк-скакунок долго стоял и думал; в конце концов решили, что он вовсе не умеет прыгать. – Только бы ему не сделалось дурно! – сказал придворный пёс и принялся опять обнюхивать его. Прыг! И гусёк-скакунок маленьким косым прыжком очутился прямо на коленях у принцессы, которая сидела на низенькой золотой скамеечке. Тогда король сказал: – Выше всего допрыгнуть до моей дочери – в этом ведь вся суть; но чтобы додуматься до этого, нужна голова, и гусёк-скакунок доказал, что она у него есть. И притом с мозгами! И гуську-скакунку досталась принцесса. – Я всё-таки выше всех прыгнула! – сказала блоха. – Но всё равно, пусть остаётся при своём дурацком гуське с палочкой и смолой! Я прыгнула выше всех, но на этом свете надо иметь крупное тело, чтобы тебя заметили! И блоха поступила волонтёром в чужеземное войско и, говорят, нашла там смерть. Кузнечик расположился в канавке и принялся петь о том, как идут дела на белом свете. И он тоже говорил: – Да, прежде всего тело! Одно тело! И он затянул песенку о своей печальной доле. Из его-то песни мы и взяли эту историю. Впрочем, она, пожалуй, выдумана, хоть и напечатана. |
|
|
|