| H. C. Andersen |
|
|
Den
lille Idas Blomster "Mine stakkels Blomster ere ganske døde!" sagde den lille Ida. "De vare saa smukke iaftes, og nu hænge alle Bladene visne! Hvorfor gjøre de det?" spurgte hun Studenten, der sad i Sophaen; for ham holdt hun saa meget af, han kunde de allerdeiligste Historier og klippede saadanne morsomme Billeder: Hjerter med smaa Madammer i, der dandsede; Blomster og store Slotte, hvor Dørene kunde lukkes op; det var en lystig Student! "Hvorfor see Blomsterne saa daarlige ud i Dag?" spurgte hun igjen, og viste ham en heel Bouquet, der var ganske vissen. "Ja veed Du, hvad de feile!" sagde Studenten. "Blomsterne have været paa Bal i Nat, og derfor hænge der med Hovedet!" "Men Blomsterne kunne jo ikke dandse!" sagde den lille Ida. "Jo," sagde Studenten, "naar det bliver mørkt og vi andre sove, saa springe de lystigt omkring; næsten hver evige Nat har de Bal!" "Kan der ingen Børn komme med paa det Bal?" "Jo," sagde Studenten, "smaabitte Gaaseurter og Lillieconvaller!" "Hvor dandse de pæneste Blomster," spurgte lille Ida. "Har Du ikke tidt været ude af Porten ved det store Slot, hvor Kongen boer om Sommeren, hvor den deilige Have er med de mange Blomster? Du har jo seet Svanerne, der svømme hen til dig, naar Du vil give dem Brødkrummer. Derude er rigtigt Bal, kan Du troe!" "Jeg var der ude i Haven igaar med min Moder!" sagde Ida, "men alle Bladene vare af Træerne, og der var slet ingen Blomster meer! hvor ere de? I Sommer saae jeg saa mange!" "De ere inde paa Slottet!" sagde Studenten. "Du maa vide, at ligesaa snart Kongen og alle Hoffolkene flytte herind til Byen, saa løbe Blomsterne strax fra Haven op paa Slottet og ere lystige. Det skulde Du see! De to allersmukkeste Roser sætte sig paa Thronen, og saa ere de Konge og Dronning. Alle de røde Hanekamme stille sig op ved Siden, og staae og bukke, de ere Kammerjunkere. - Saa komme alle de nydeligste Blomster, og saa er der stort Bal, de blaa Violer forestille smaa Søcadetter, de dandse med Hyazinter og Crocus, som de kalde Frøkener! Tulipanerne og de store gule Lillier, det er gamle Fruer, de passe paa, at der bliver dandset net, og at det gaaer pænt til!" "Men," spurgte lille Ida, "er der ingen, som gjør Blomsterne noget, fordi de dandse paa Kongens Slot?" "Der er Ingen, som rigtigt veed af det!" sagde Studenten "Sommetider, om Natten, kommer rigtignok den gamle Slotsforvalter, der skal passe paa derude, han har et stort Knippe Nøgler med sig, men saasnart Blomsterne høre Nøglerne rasle, saa blive de ganske stille, skjule sig bag ved de lange Gardiner og stikke Hovedet frem. "Jeg kan lugte, her ere nogle Blomster inde," siger den gamle Slotsforvalter, men han kan ikke see dem." "Det er morsomt!" sagde den lille Ida og klappede i Hænderne. "Men kunde jeg heller ikke see Blomsterne?" "Jo," sagde Studenten, "husk bare paa, naar du kommer der ud igjen, at kige ind af Vinduet, saa seer Du dem nok. Det gjorde jeg i Dag, der laae en lang guul Paaskelillie i Sophaen og strakte sig, det var en Hofdame!" "Kan ogsaa Blomsterne i den botaniske Have komme der ud ? Kan de komme den lange Vei?" "Ja, det kan Du troe!" sagde Studenten, "for naar de ville, saa kunne de flyve. Har Du ikke nok seet de smukke Sommerfugle, de røde, gule og hvide, de see næsten ud som Blomster, det have de ogsaa været, de ere sprungne af Stilken høit op i Luften, og har da slaaet med Bladene, ligesom de vare smaa Vinger, og saa fløi de; og da de førte sig godt op, fik de Lov at flyve om ogsaa ved Dagen, skulde ikke hjem igjen, og sidde stille paa Stilken, og saa blev Bladene tilsidst til virkelige Vinger. Det har Du jo selv seet! Det kan ellers gjerne være, at Blomsterne inde i den botaniske Have aldrig have været ude paa Kongens Slot, eller veed, at der er saa lystigt der om Natten. Nu skal jeg derfor sige dig noget! saa vil han blive saa forbauset, den botaniske Professor, der boer ved Siden af, Du kjender ham jo nok? Naar Du kommer ind i hans Have, skal Du fortælle en af Blomsterne, at der er stort Bal ude paa Slottet, saa siger den det igjen til alle de andre, og da flyve de afsted; kommer da Professoren ud i Haven, saa er der ikke en eneste Blomst, og han kan slet ikke forstaae, hvor de ere henne." "Men hvor kan Blomsten fortælle det til de andre? Blomsterne kunne jo ikke tale!" "Nei, det kunne de rigtignok ikke!" svarede Studenten; "men saa gjøre de Pantomime! Har Du ikke nok seet, at naar det blæser lidt, saa nikke Blomsterne, og bevæge alle de grønne Blade, det er ligesaa tydeligt, som om de talte!" "Kan Professoren da forstaae Pantomime?" spurgte Ida. "Ja, det kan Du troe! Han kom en Morgen ned i sin Have og saae en stor Brændenelde staae at gjøre Pantomine med Bladene til en deilig rød Nellike; den sagde, du er saa nydelig og jeg holder saa meget af dig! men saadan noget kan Professoren nu slet ikke lide, og slog strax Brændenelden over Bladene, for de ere dens Fingre, men saa brændte han sig, og fra den Tid tør han aldrig røre ved en Brændenelde." "Det var morsomt!" sagde den lille Ida og loe. "Er det at bilde Barnet saadan noget ind!" sagde den kjedelige Cancellieraad, der var kommen i Visit og sad i Sophaen; han kunde slet ikke lide Studenten og gnavede alletider, naar han saae ham klippe de løierlige, moersomme Billeder: snart en Mand, der hang i en Galge og holdt et Hjerte i Haanden, for han var en Hjertetyv, snart en gammel Hex, der red paa en Kost og havde sin Mand paa Næsen; det kunde Cancellieraaden ikke lide, og saa sagde han, ligesom nu, "er det noget, at bilde Barnet ind! det er den dumme Phantasie!" Men den lille Ida syntes dog, det var saa morsomt, hvad Studenten fortalte om hendes Blomster, og hun tænkte saa meget derpaa. Blomsterne hang med Hovedet, fordi de vare trætte af at dandse hele Natten, de vare bestemt syge. Saa gik hun med dem hen til alt sit andet Legetøi, der stod paa et pænt lille Bord, og hele Skuffen var fuld af Stads. I Dukkesengen laae hendes Dukke, Sophie, og sov, men den lille Ida sagde til hende: "Du maa virkelig staae op, Sophie, og tage til Takke med at ligge i Skuffen i Nat, de stakkels Blomster ere syge, og saa maa de ligge i din Seng, maaskee de da blive raske!" og saa tog hun Dukken op, men den saae saa tvær ud og sagde ikke et eneste Ord, for den var vred, fordi den ikke maatte beholde sin Seng. Saa lagde Ida Blomsterne i Dukkesengen, trak det lille Teppe heelt op om dem og sagde, nu skulde de ligge smukt stille, saa vilde hun koge Theevand til dem, at de kunde blive raske og komme op imorgen, og hun trak Gardinerne tæt om den lille Seng, for at Solen ikke skulde skinne dem i Øinene. Hele Aftenen igjennem kunde hun ikke lade være at tænke paa, hvad Studenten havde fortalt hende, og da hun nu selv skulde i Seng, maatte hun først hen bag Gardinerne, der hang ned for Vinduerne, hvor hendes Moders deilige Blomster stod, baade Hyacinther og Tulipaner, og saa hvidskede hun ganske sagte: Jeg veed nok, I skal paa Bal i Nat! men Blomsterne lod, som om de ingenting forstod og rørte ikke et Blad, men lille Ida vidste nok, hvad hun vidste. Da hun var kommet i Seng, laae hun længe og tænkte paa, hvor nydeligt det kunde være at see de deilige Blomster dandse derude paa Kongens Slot. "Mon mine Blomster virkelig have været med?" Men saa faldt hun i Søvn. Ud paa Natten vaagnede hun igjen, hun havde drømt om Blomsterne og Studenten, som Cancellieraaden skjændte paa og sagde vilde bilde hende noget ind. Der var ganske stille i Sovekammeret, hvor Ida laae; Natlampen brændte henne paa Bordet, og hendes Fader og Moder sov. "Mon mine Blomster nu ligge i Sophies Seng?" sagde hun ved sig selv, "hvor jeg dog gjerne vilde vide det!" Hun reiste sig lidt og saae hen til Døren, der stod halv paa Klem, derinde laae Blomsterne og alt hendes Legetøi. Hun lyttede efter, og da var det ligesom om hun hørte, at der blev spillet paa Claveer inde i Stuen, men ganske sagte, og saa nydeligt, som hun aldrig før havde hørt det. "Nu dandse vist alle Blomsterne derinde!" sagde hun, "o Gud, hvor jeg dog gjerne vilde see det!" men hun turde ikke staae op, for saa vækkede hun sin Fader og Moder. "Bare de dog vilde komme herind," sagde hun; men Blomsterne kom ikke og Musiken vedblev at spille saa nydeligt, da kunde hun slet ikke lade være, for det var altfor deiligt, hun krøb ud af sin lille Seng og gik ganske sagte hen til Døren og kigede ind i Stuen. Nei, hvor det var moersomt, hvad hun fik at see! Der var slet ingen Natlampe derinde, men alligevel ganske lyst, Maanen skinnede gjennem Vinduet midt ind paa Gulvet! det var næsten ligesom det kunde være Dag. Alle Hyacintherne og Tulipanerne stode i to lange Rækker paa Gulvet, der vare slet ingen flere i Vinduet, der stode tomme Potter, nede paa Gulvet dandsede alle Blomsterne saa nydeligt rundt om hinanden, gjorde ordentlig Kjæde og holdt hverandre i de lange grønne Blade, naar de svingede rundt. Men henne ved Claveret sad en stor guul Lillie, som lille Ida bestemt havde seet i Sommer, for hun huskede godt, Studenten havde sagt: "nei, hvor den ligner Frøken Line!" men da loe de Allesammen af ham; men nu syntes virkelig Ida ogsaa, at den lange gule Blomst lignede Frøkenen, og den bar sig ogsaa ligesaadan ad med at spille, snart lagde den sit aflange gule Ansigt paa den ene Side, snart paa den anden, og nikkede Takten til den deilige Musik! Slet ingen mærkede den lille Ida. Nu saae hun en stor blaa Crocus hoppe midt op paa Bordet, hvor Legetøiet stod, gaae lige hen til Dukkesengen og trække Gardinerne til Side, der laae de syge Blomster, men de reiste sig strax op og nikkede ned til de andre at de ogsaa vilde med at dandse. Den gamle Røgmand, som Underlæben var brækket af, stod op og bukkede for de pæne Blomster, de saae slet ikke syge ud, de hoppede ned mellem de andre og vare saa fornøiede. Det var ligesom om noget faldt ned af Bordet, Ida saae derhen, det var Fastelavns-Riset, der sprang ned, det syntes ogsaa, at det hørte med til Blomsterne. Det var ogsaa meget nydeligt, og oveni sad en lille Voxdukke, der havde just saadan en bred Hat paa Hovedet, som den Cancellieraaden gik med. Fastelavns-Riset hoppede paa sine tre røde Træbeen midt ind imellem Blomsterne, og trampede ganske stærkt, for det dandsede Masurka, og den Dands kunde de andre Blomster ikke, fordi de vare saa lette og kunde ikke trampe. Voxdukken paa Fastelavnsriset blev lige med eet stor og lang, snurrede sig rundt ovenover Papirsblomsterne og raabte ganske høit: "Er det at bilde Barnet saadan noget ind! det er den dumme Phantasie!" og saa lignede Voxdukken ganske accurat Cancellieraaden med den brede Hat, saae ligesaa guul og gnaven ud, men Papirsblomsterne slog ham om de tynde Been, og saa krøb han sammen igjen og blev en lille bitte Voxdukke. Det var saa moersomt at see! den lille Ida kunde ikke lade være at lee. Fastelavnsriset blev ved at dandse, og Cancellieraaden maatte dandse med, det hjalp ikke, enten han gjorde sig stor og lang eller blev den lille gule Voxdukke med den store, sorte Hat. Da bad de andre Blomster for ham, især de, der havde ligget i Dukkesengen, og saa lod Fastelavnsriset være. I det samme bankede det ganske stærkt inde i Skuffen, hvor Idas Dukke, Sophie, laae ved saa meget andet Legetøi; Røgmanden løb hen til Kanten af Bordet, lagde sig langs ud paa sin Mave og fik Skuffen en lille Smule trukket ud Der reiste Sophie sig op, og saae ganske forundret rundtomkring. "Her er nok Bal!" sagde hun; "hvorfor er der ingen, der har sagt mig det!" "Vil Du dandse med mig?" sagde Røgmanden "Jo, Du er en pæn En at dandse med!" sagde hun og vendte ham Ryggen. Saa satte hun sig paa Skuffen og tænkte, at nok en af Blomsterne vilde komme at engagere hende, men der kom ingen, saa hostede hun, hm, hm, hm! men alligevel kom der ikke Een. Røgmanden dandsede saa ganske alene, og det var ikke saa daarligt! Da nu ingen af Blomsterne syntes at see Sophie, lod hun sig dumpe fra Skuffen lige ned paa Gulvet, saa det gav en stor Alarm; alle Blomsterne kom ogsaa løbende hen rundt omkring hende og spurgte, om hun ikke havde slaaet sig, og de vare alle saa nydelige imod hende, især Blomsterne, der havde ligget hendes Seng; men hun havde slet ikke slaaet sig, og alle Idas Blomster sagde Tak for den deilige Seng og holdt saa meget af hende, tog hende midt hen paa Gulvet hvor Maanen skinnede, dandsede med hende, og alle de andre Blomster gjorde en Kreds udenom; nu var Sophie fornøiet! og hun sagde, de maatte gjerne beholde hendes Seng, hun brød sig slet ikke om at ligge i Skuffen. Men Blomsterne sagde: "Du skal have saa mange Tak, men vi kan ikke leve saa længe! imorgen ere vi ganske døde; men siig til den lille Ida, at hun skal begrave os ude i Haven, hvor Kanarifuglen ligger, saa voxe vi op igjen til Sommer og blive meget smukkere!" "Nei, I maae ikke døe!" sagde Sophie, og saa kyssede hun Blomsterne; i det samme gik Salsdøren op, og en heel Mængde deilige Blomster kom dandsende ind, Ida kunde slet ikke begribe, hvor de vare komne fra, det var bestemt alle Blomsterne ude fra Kongens Slot. Allerforrest gik to deilige Roser, og de havde smaa Guldkroner paa, det var en Konge og en Dronning, saa kom de nydeligste Levkøier og Nelliker og de hilste til alle Sider. De havde Musik med, store Valmuer og Pioner blæste i Ærtebælge saa de vare ganske røde i Hovedet. De blaa Klokker og de smaa hvide Sommergjække klingede, ligesom de havde Bjelder paa. Det var en morsom Musik. Saa kom der saa mange andre Blomster, og de dandsede allesammen, de blaa violer og de røde Bellis, Gaaseurterne og Lillieconvallerne. Og alle Blomsterne kyssede hinanden, det var nydeligt at see! Tilsidst sagde Blomsterne hinanden god Nat, saa listede ogsaa den lille Ida sig hen i Sengen, hvor hun drømte om alt, hvad hun havde seet. Da hun næste Morgen kom op, gik hun gesvindt hen til det lille Bord, for at see om Blomsterne vare der endnu, hun trak Gardinet til Side fra den lille Seng, ja, der laae de allesammen, men de vare ganske visne, meget meer end igaar. Sophie laae i Skuffen, hvor hun havde lagt hende, hun saae meget søvnig ud. "Kan Du huske, hvad Du skulde sige til mig," sagde den lille Ida, men Sophie saae ganske dum ud og sagde ikke et eneste Ord. "Du er slet ikke god," sagde Ida, "og de dandsede dog allesammen med Dig." Saa tog hun en lille Papirsæske, der var tegnet nydelige Fugle paa, den lukkede hun op og lagde de døde Blomster i den. "Det skal være Eders nydelige Liigkiste," sagde hun, "og naar siden de norske Fættere kommer herhen, saa skal de være med at begrave Eder ude i Haven, at I til Sommer kan voxe op og blive endnu meget smukkere!" De norske Fættere vare to raske Drenge, de hed Jonas og Adolph; deres Fader havde foræret dem to nye Flitsbuer, og disse havde de med at vise Ida. Hun fortalte dem om de stakkels Blomster, der vare døde, og saa fik de Lov at begrave dem. Begge Drengene gik foran med Flitsbuerne paa Skuldren, og den lille Ida bagefter med de døde Blomster i den nydelige Æske; ude i Haven blev gravet en lille Grav; Ida kyssede først Blomsterne, satte dem saa med Æsken ned i Jorden, og Adolph og Jonas skjød med Flitsbuer over Graven, for de havde ingen Geværer eller Kanoner. |
Цветы
маленькой Иды Идочкины цветы — Бедные мои цветочки совсем завяли! — сказала Идочка. — Вчера вечером они были такие красивые, а теперь совсем повесили головки! Отчего это? — спросила она студента, сидевшего на диване. Она очень любила этого студента, — он умел рассказывать чудеснейшие истории и вырезывать презабавные фигурки: сердечки с крошками танцовщицами внутри, цветы и великолепные дворцы с дверями и окнами, которые можно было открывать. Большой весельчак был этот студент! — Что же с ними? — спросила она опять и показала ему свой завядший букет. — Знаешь что? — сказал студент. — Цветы были сегодня ночью на балу, вот и повесили теперь головки! — Да ведь цветы не танцуют! — сказала Идочка. — Танцуют! — отвечал студент. — По ночам, когда кругом темно и мы все спим, они так весело пляшут друг с другом, такие балы задают — просто чудо! — А детям нельзя прийти к ним на бал? — Отчего же, — сказал студент, — ведь маленькие маргаритки и ландыши тоже танцуют. — А где танцуют самые красивые цветы? — спросила Идочка. — Ты ведь бывала за городом, там, где большой дворец, в котором летом живёт король и где такой чудесный сад с цветами? Помнишь, там много лебедей, которые подплывали к тебе за хлебными крошками? Вот там-то и бывают настоящие балы! — Я ещё вчера была там с мамой, — сказала Ида, — но на деревьях нет больше листьев, и во всём саду ни одного цветка! Куда они все девались? Их столько было летом! — Они все во дворце — сказал студент. — Надо тебе сказать, что как только король и все придворные переезжают в город, все цветы сейчас же убегают из сада прямо во дворец, и там у них начинается веселье! Вот бы тебе посмотреть! Две самые красивые розы садятся на трон — это король с королевой. Красные петушьи гребешки становятся по обеим сторонам и кланяются — это камер-юнкеры. Потом приходят все остальные прекрасные цветы, и начинается бал. Голубые фиалки, это — маленькие морские кадеты и танцуют с барышнями — гиацинты и крокусы, а тюльпаны и большие жёлтые лилии — это пожилые дамы и наблюдают за танцами и вообще за порядок. — А цветочкам не может достаться за то, что они танцуют в королевском дворце? — спросила Идочка. — Да ведь никто же не знает об этом! — сказал студент. — Правда, ночью заглянет иной раз во дворец старик смотритель с большою связкою ключей в руках, но цветы, как только заслышат звяканье ключей, сейчас присмиреют, спрячутся за длинные занавески, что висят на окнах, и только чуть-чуть выглядывают оттуда одним глазом. «Тут что-то пахнет цветами» — говорит старик смотритель, а видеть ничего не видит. — Вот забавно! — оказала Идочка и даже в ладоши захлопала. — И я тоже не могу увидеть их? — Можешь, — сказал студент. — Стоит только, как опять пойдёшь туда, заглянуть в окошки. Вот я сегодня видел там длинную жёлтую лилию; она лежала и потягивалась на диване — воображала себя придворной дамой. — А цветы из Ботанического сада тоже могут прийти туда? Ведь это далеко! — Не бойся, — сказал студент, — они могут летать, если захотят! Ты видела красивых красных, жёлтых и белых мотыльков, похожих на цветы? Они ведь и были прежде цветочками, только соскочили со своих стебельков, забили лепестками, точно крылышками, и полетели. Они вели себя хорошо, за то и получили позволение летать и днём; другие должны сидеть смирно на своих стебельках, а они летают, и лепестки их стали наконец настоящими крылышками. Ты сама видела их! А впрочем, может быть, цветы из Ботанического сада и не бывают в королевском дворце! Может быть, они даже и не знают, что там идёт по ночам такое веселье. Вот что я скажу тебе: то-то удивится потом профессор ботаники — который живёт тут рядом! — Когда придёшь в его сад, расскажи какому-нибудь цветочку про большие балы в королевском дворце. Тот расскажет об этом остальным, и они все убегут. Профессор придёт в сад, а там ни единого цветочка, и он в толк не возьмёт, куда они девались! — Да как же цветок расскажет другим? У цветов нет языка. — Конечно, нет, — сказал студент, — зато они умеют объясняться пантомимой! Ты сама видела, как они качаются и шевелят своими зелёными листочками, чуть подует ветерок. Это у них так мило выходит — точно они разговаривают! — А профессор понимает их пантомиму? — спросила Идочка. — Как же! Раз утром он пришёл в свой сад и видит, что большая крапива делает листочками знаки прелестной красной гвоздике; этим она хотела сказать гвоздике: «Ты так мила, и я очень люблю тебя!» Профессору это не понравилось, и он сейчас же ударил крапиву по листочкам — листочки у крапивы всё равно, что пальцы, — да обжёгся! С тех пор и не смеет трогать её. — Вот забавно! — сказала Идочка и засмеялась. — Ну можно ли набивать ребёнку голову такими бреднями? — сказал скучный советник, который тоже пришёл в гости и сидел на диване. Он терпеть не мог студента и вечно ворчал на него, особенно когда тот вырезывал затейливые и забавные фигурки, вроде человека на виселице и с сердцем в руках — его повесили за то, что он воровал сердца, — или старой ведьмы на помеле, с мужем на носу. Всё это очень не нравилось советнику, и он всегда повторял: — Ну можно ли набивать ребёнку голову такими бреднями? Глупые выдумки! Но Идочку очень позабавил рассказ студента о цветах, и она думала об этом целый день. «Так цветочки повесили головки потому, что устали с бала!» И Идочка пошла к своему столику, где стояли все её игрушки; ящик столика тоже битком был набит разным добром. Идочкина кукла Соня лежала в своей кроватке и спала, но Идочка сказала ей: — Тебе придётся встать, Соня, и полежать эту ночь в ящике: бедные цветы больны, их надо положить в твою постельку, — может быть, они и выздоровеют! И она вынула куклу из кровати. Соня посмотрела на Идочку очень недовольно и не сказала ни слова, — она рассердилась за то, что у неё отняли постель. Ида уложила цветы в постельку, укрыла их хорошенько одеяльцем и велела им лежать смирно, за это она обещала напоить их чаем, и тогда они встали бы завтра утром совсем здоровыми! Потом она задёрнула полог, чтобы солнышко не светило цветочкам в глаза. Рассказ студента не шёл у неё из головы, и, собираясь идти спать, Идочка не могла удержаться, чтобы не заглянуть за спущенные на ночь оконные занавески: на окошках стояли чудесные мамины цветы — тюльпаны и гиацинты, и Идочка шепнула им: — Я знаю, что у вас ночью будет бал! Но цветы стояли себе, как ни в чём не бывало, и даже не шелохнулись, ну, да Идочка что знала, то знала. В постели Ида долго ещё думала о том же и всё представляла себе, как это должно быть мило, когда цветочки танцуют! «Неужели и мои цветы были на балу во дворце?» — подумала она и заснула. Но посреди ночи Идочка вдруг проснулась, она видела сейчас во сне цветы, студента и советника, который бранил студента за то, что набивает ей голову пустяками. В комнате, где лежала Ида, было тихо, на столе горел ночник, и папа с мамой крепко спали. — Хотелось бы мне знать: спят ли мои цветы в Сониной постельке? — сказала Идочка про себя и слегка приподнялась с подушки, чтобы посмотреть в полуоткрытую дверь, за которой были её игрушки и цветы; потом она прислушалась, — ей показалось, что в той комнате играют на фортепьяно, да так тихо и нежно; как она никогда ещё не слыхала. — Это, верно, цветы танцуют! — сказала Ида. — Господи, как бы мне хотелось посмотреть! Но она не смела встать с постели, чтобы не разбудить папы с мамой. — Хоть бы они вошли сюда! — сказала она. Но цветы не входили, а музыка всё продолжалась, такая тихая, нежная, просто чудо! Тогда Идочка не выдержала, потихоньку вылезла из кроватки, прокралась на цыпочках к дверям и заглянула в ту комнату. Что за прелесть была там! В той комнате не горело ночника, а было всё-таки светло, как днём, от месяца, глядевшего из окошка прямо на пол, где в два ряда стояли тюльпаны и гиацинты; на окнах не осталось ни единого цветка — там стояли одни горшки с землёй. Цветы очень мило танцевали друг с другом, взявшись за длинные зеленые листочки, точно за руки. На фортепьяно играла большая жёлтая лилия — это, наверное, её Идочка видела летом! Она хорошо помнила, как студент сказал: «Ах, как она похожа на фрекен Лину!» Всё засмеялись тогда над ним, но теперь Иде и в самом деле показалось, что длинная жёлтая лилия была похожа на Лину; она и играла так же, как Лина: то поворачивала своё продолговатое лицо в одну сторону, то в другую и кивала в такт чудесной музыке. Никто не заметил Иды. Вдруг маленькая Ида увидала, что большой голубой крокус вскочил прямо на середину стола с игрушками, подошёл к кукольной кроватке и отдёрнул полог; там лежали больные цветы, но они живо встали и кивнули головками, давая знать, что и они тоже хотят танцевать. Старый Курилка со сломанной нижней губой встал и поклонился прекрасным цветам; они совсем не были похожи на больных,прыгали и веселись не хуже других. В эту минуту где-то стукнуло, как будто что-то упало на пол. Ида посмотрела в ту сторону — это была верба: она тоже спрыгнула со стола к цветам, считая себя сродни им. Верба была довольно мила; на верхушке её сидела восковая куколка в большой широкополой чёрной шляпе, точь-в-точь как у советника. Верба прыгала посреди цветов и громко топала своими тремя деревянными ходульками, — она танцевала мазурку, а другие цветы не могли, потому что они были слишком легки и не могли так топать. Но вот восковая кукла на вербе вдруг вытянулась, завертелась над бумажными цветами и громко закричала: — Ну можно ли набивать ребёнку голову такими бреднями? Глупые выдумки! Теперь кукла была точь-в-точь сам советник, в его чёрной широкополой шляпе, такая же жёлтая и сердитая! Но бумажные цветы ударили её по тонким ножкам, и она опять съёжилась в маленькую восковую куколку. Это было так забавно, что Ида не могла удержаться от смеха. Верба продолжала плясать, и советнику волей-неволей приходилось плясать вместе с нею, всё равно — вытягивался ли он во всю длину, или оставался маленькою восковою куколкой в чёрной широкополой шляпе. Наконец уж цветы, особенно те, что лежали в кукольной кровати, стали просить за него, и верба оставила его в покое. Вдруг что-то громко застучало в ящике, где лежала кукла Соня и другие игрушки. Курилка побежал по краю стола, лёг на живот и приотворил ящик. Соня встала и удивлённо огляделась. — У вас бал? — проговорила она. — Что же это мне не сказали? — Хочешь танцевать со мной? — спросил Курилка. — Хорош кавалер! — сказала Соня и повернулась к нему спиной; потом уселась на ящик и стала ждать — авось её пригласит кто-нибудь из цветов, но никто и не думал. Она громко кашлянула, но и тут никто не подошёл к ней. Курилка плясал один, и очень недурно! Видя, что цветы не глядят на неё, Соня вдруг свалилась с ящика на пол и наделала такого шума, что все сбежались к ней и стали спрашивать, не ушиблась ли она? Все разговаривали с нею очень ласково, особенно те цветы, которые только что спали в её кроватке; Соня нисколько не ушиблась, и Идочкины цветы стали благодарить её за чудесную постельку, потом увели с собой в лунный кружок на полу и принялись танцевать с ней, а другие цветы кружились около них. Теперь Соня была очень довольна и сказала цветочкам, что охотно уступает им свою кроватку, — ей хорошо и в ящике! Но цветы сказали: — Спасибо! Но мы не можем жить так долго! Утром мы совсем умрём! Скажи только Идочке, чтобы она схоронила нас в саду, где зарыта канарейка; летом мы опять вырастем и будем ещё красивее! — Нет, вы не должны умирать! — сказала Соня и поцеловала цветы. В это время дверь отворилась, и в комнату вошла целая толпа цветов Ида никак не могла понять, откуда они взялись, — должно быть, из королевского дворца. Впереди всех шли две прелестные розы с золотыми коронами на головах — это были король с королевой. За ними, раскланиваясь во все стороны, шли чудесные левкои и гвоздики. Музыканты: крупные маки и пионы дули в шелуху от горошка и совсем покраснели от натуги, а маленькие голубые колокольчики и беленькие подснежники звенели, точно на них были надеты бубенчики. Вот была забавная музыка! Затем шла целая толпа других цветов, и все они стали танцевать: и голубые фиалки, и красные ноготки, и маргаритки, и ландыши. Цветы так мило танцевали и целовались, что просто загляденье! Наконец все пожелали друг другу спокойной ночи, а Идочка тихонько пробралась в свою кроватку, и ей всю ночь снились цветы и всё, что она сейчас видела. Утром она встала и побежала к своему столику посмотреть, там ли её цветочки. Она отдёрнула полог — да, они лежали в кроватке, но совсем, совсем завяли! Соня тоже лежала на своём месте в ящике и смотрела настоящей "соней". — А ты помнишь, что тебе надо передать мне? — спросила её Идочка. Но Соня глупо смотрела на неё и не раскрывала рта. — Какая же ты нехорошая! — сказала Ида. — А они ещё танцевали с тобой! Потом она взяла бумажную коробочку с хорошенькою нарисованною птичкой на крышке, раскрыла её и положила туда мёртвые цветы. — Вот вам и гробик! — сказала она. — А когда придут мои норвежские кузены, мы вас зароем в саду, чтобы вы выросли на будущее лето ещё красивее! Ионас и Адольф, норвежские кузены, были бойкие мальчуганы; отец подарил им по новому луку, и они пришли показать их Иде. Она рассказала им про бедные, умершие цветы и позволила им помочь ей похоронить их. Мальчики шли впереди с луками на плечах; за ними Идочка с мёртвыми цветами в коробочке. Вырыли в саду могилку. Ида поцеловала цветы и опустила коробочку в яму, а Ионас с Адольфом выстрелили над могилкой из луков, — ни ружей, ни пушек у них ведь не было. |